M/F

Сестра Бернардетта ведала хозяйством обители и посему более иных сестер соприкасалась с делами мирскими. Необходимость сплошь и рядом решать споры с торговцами и работниками закалили ее характер и предали ему черты, не вяжущиеся с представлениями о монашеской кротости. Могла она в случае надобности вести себя резко, напористо, могла и словцом крепким припечатать.
Было ей под сорок, но, несмотря на возраст и пробивающуюся уже кое-где в черных волосах седину, несмотря на пару-тройку лишних килограммов, сестра была еще очень привлекательна как женщина. Может, поэтому в обители ходили сплетни, якобы сестра Бернардетта частенько грешит, когда покидает стены обители по хозяйственным делам.
Надо полагать, что сплетни были небезосновательны. В каждом движении сестры сквозила энергичность и отнюдь не монашеское жизнелюбие. Однажды, не сдержавшись, она ущипнула за ягодицу молоденького электрика - бедняга от неожиданности навернулся со стремянки. Монахиня поддержала его и, удерживая от падения, прижалась к нему сильнее, чем того требовали обстоятельства.
Паренек был в растерянности. Его откровенно зажимала женщина довольно привлекательная, но значительно старше его и к тому же монахиня. Томаш не был ханжой, но был воспитан в приверженной традициям католической семье, и все его естество являло сейчас собой поле боя между воспитанием и юношеской гиперсексуальностью.
А сестра Бернардетта времени зря не теряла. Она уже закрыла защелку двери и оседлала парня в позе наездницы. Томаш сам не понял, как его руки оказались у нее под рясой. Разум пытался кричать "нельзя, что ты делаешь, нельзя!" но эти мысли тонули в гормональных цунами. "Sed libera nos a malo..." пытался бормотать про себя Томаш, понимая всю бессмысленность этого призыва к всевышнему. В похотливой монахине было что-то животно-возбуждающее и отталкивающее одновременно.
В какой-то момент, осознав, что его фактически насилуют, Томаш попытался высвободиться, но оказалось, что монахиня к тому же еще и сильна не по-женски; крепкая, сбитая сорокалетняя баба плотно обхватила щупловатого юнца и без особого труда удерживала его под собой, разогревая техничными поцелуями многое повидавшей женщины. Томаш понимал, что через несколько мгновений они сольются, причем это не он возьмет ее, а она поглотит его, фактически против его воли.
Его рука случайно скользнула по ее стопе, охваченной ремнями сандалии. Сестра неожиданно захихикала, завертела стопой и попыталась схватить его за руку. Томаш впервые видел человека, настолько чувствительного к щекотке, чтобы простое прикосновение к подъему стопы вызывало истеричный смешок и судорожные движения всего тела. "Не надо, там не наххи-хихии-до..." повизгивала сестра, пытаясь защитить стопу от его пальцев, но в позе, в которой они находились, сделать это было весьма проблематично. Пальцы Томаша проникли между сандалией и подошвой, и монахиню словно током ударило.
Другая рука Томаша скользнула со спины монахини через ее бок к подмышке; плотное тело ее изогнулось, мышцы судорожно напряглись, а звук, которым она разразилась, в равной мере можно было назвать и хрипом, и криком, и хохотом, и визгом, и даже воем. "Ой не там, не там, не та-ха-хам... Дураче-хахаха-чек!.. Что ты де-ххе-ла!.. Не на..ха-ха..да.." С каждым мгновением все меньше осмысленных слов прорывалось сквозь клокочущий хохот, с каждым мгновением она утрачивала контроль над собственным судорожно извивающимся телом. Томаш повалил ее на бок и теперь уже он полностью контролировал ситуацию.
А Бернардетта хохотала. Она хотела совсем не этого. Она хотела секса - банального, грешного, земного секса. Грубой, яростной, плотской любви на один час. Да, она хотела прикосновения его рук - но не таких и не там. Она уж несколько дней как положила глаз на молоденького электрика и мечтала, чтоб его руки потискали ее все еще упругую грудь, поласкали спину, затылок, уши... но не бока же! не подмышки, не подошвы, упаси господи! Она хотела ему подарить (пусть даже против его воли) ровно час рая, час сверхземной любви, которой ему его неопытные подружки-малолетки никогда бы не смогли дать. Вместо этого она сама захлебывалась в адских муках дьявольского хохота, чувствовала, что уже не может более дышать, и ад, начавшийся еще на земле, плавно перерастет в вечный ад для загубленной сладострастными грехами души.
Неизвестно, понимал ли Томаш, что не пощади он сестру Бернардетту, банальный инфаркт мог бы сделать его убийцей. Фактически их обоих спас рефлекторно опорожнившийся мочевой пузырь корчившейся в судорогах монахини. Томаш с отвращением откатился в сторону. В закрытую на щеколду дверь уже несколько минут стучали привлеченные странными звуками сестры. Томаш понимал, что надо бы открыть дверь, но не имел ни малейшего понятия, как объяснить, почему сестра Бернардетта лежит на полу в мокрой рясе и полубессознательном состоянии, а его собственный вид заставляет усомниться в том, что последние десять мнут он чинно менял проводку.

***
Скандал удалось кое-как замять.
Томаш Ковальски и сейчас работает электриком, благополучно женат, имеет двоих детей, которых они с Эльжбетой воспитывают без лишних строгостей, но с оглядкой на католические ценности.
Сестра Бернардетта покинула обитель. Ее дальнейшая судьба неизвестна. Говорят, однако, что в Кракове есть весьма преуспевающая фирма, оказывающая услуги по строительству и ремонту, и что пани директор этой фирмы весьма похожа по описанию на сестру Бернардетту. Злые языки говорят также, что молодые симпатичные хлопцы могут сделать в этой фирме быструю карьеру, даже не обладая особыми деловыми и профессиональными качествами.