F/M, FF/M, FFB/M

День выдался мрачный. Вчера солнце шпарило, пытаясь нас обмануть: видимо хотело, чтобы мы подумали, что приехали в Египет, а вовсе не в Болгарию. Небо жарко-голубое, воздух неподвижный и раскаленный, на песке - хоть мясо жарь. А сегодня откуда-то надуло облака, даже не облака - целые тучи. Понятное дело - на пляж не пойдем. Что делать, придумали быстро. Жара не позволяла нам съездить в Несебр, а он, по словам побывавших там, стоил пары-тройки часов нашего отпуска. Решено: едем в Несебр.

***
Дождь у нас явление летом нечастое. Облака и те редко увидишь. Но погода испортилась капитально, и ясно было, что до вечера теплее не станет. Хотя это даже и к лучшему - больше народа захочет поехать в Несебр. Причем именно поехать: в сухую погоду дошли бы пешком, чем тратить 3 лева (прим. - болгарская валюта, что-то около 1,5 евро) на проезд. А если еще и дождь будет моросить, автобусы пойдут переполненные, душные, и туристы ринутся к нам - на экскурсионный паровозик. В чем моя выгода, хотите спросить? Так я уже второй год подрабатывал летом на таком паровозике. Работа несложная: походил, всем поулыбался, деньги собрал, в паровозик залез и сиди-расслабляйся до следующей остановки. Мне же руль не крутить - на то Христо есть, он у нас водитель. Работать с ним мне нравилось: мужик хоть и в возрасте (ему за сорок), но веселый, поговорить с ним интересно. И водитель отличный, от дороги не отвлекается. Хотя какая там дорога? Так, тропинка.
В общем, работа на паровозике нисколько меня не напрягала. Денег приносила вполне прилично (ну, для парня моего, девятнадцатилетнего, возраста конечно). Впаривать бусики и сувенирки, как делает большинство моих друзей, не надо, стоять за прилавком в магазинчике весь день тоже. Да еще и есть шанс симпатичную одинокую туристку склеить - вообще красота.

***
В Несебр ехали весело. Хоть и было прохладно, но мы сели поплотнее, прижались друг к дружке и, в тепле и уюте, могли с наслаждением глазеть по сторонам. Правда, ехать, не прижавшись, у нас и не было шанса - не мы одни решили провести ненастный день в Несебре.

***
Ну, что я говорил? Народу набивалось в каждую ездку полно-полнехонько. Все решили поглазеть на сувенирные лавки и ресторанчики, стилизованные под старинные болгарские дома. Значит, сегодня торговля бойко пойдет. Ну и я своего не упущу - вон, сколько желающих покататься. Еще бы и дождь пошел…Тогда точно все на паровозик хлынут.

***
Не, ну тучи, ну ветер, ну прохладно - это мы ожидали. Даже на мелкий дождик рассчитывали - захватили дождевики. Но вот ливень в наши планы точно не входил. Коську-то мы одели тепло: разболеется еще, сиди потом с мелким в номере, носа не высовывай. А вот мы с Викой порядком продрогли. Вода с хлюпаньем выливалась из босоножек, низ брюк даже выжимать было бесполезно. Да и море кругом, а, как известно, "Ветер с моря дул, ветер с моря дул", Ну, беду он нам не нагонит, а вот насморк вполне может. В общем, было принято решение срочно и в быстром темпе возвращаться в гостиницу. Где это там стояли паровозики?

***
Что-то я посчитался. Не, дождь льет как из ведра. Но народ куда-то подевался. Либо в ресторанчиках засели (вот неженки!), либо, наплевав на воду с неба, решили пешком топать (вот ненормальные!). Хотя да, у паровозов-то только крыши, боковых стенок нет. Вода на сидения брызгает. Но ведь и путь не длинный, если ехать, но и не близкий - если по дождю топать. Где же пассажиры? Хотя вон вроде трое идут. Только бы не мимо!

***
Стоянку паровозиков мы нашли быстро. А вы попробуйте заблудиться среди четырех с половиной улиц старого Несебра, к тому же расположенного на полуострове. Я вам лично медаль выдам. Как только просохну и выпью горячего чая, конечно же.
Паровозиков стояло несколько. Мы, как люди изначально справедливые, направились к самому первому в очереди. Давно, видать, здесь стоит - вон, пустой и пассажиров поблизости нет. Ага, с другой стороны несется мужик с мелким ребенком на руках. Куда спешит-то? В паровозике не теплее и ненамного суше. Разве что на голову не капает, так с боков летит.

***
Пока двое женщин с ребенком подходили и разглядывали паровозик (а куда им торопиться-то? они ж в дождевиках), их обогнал совершенно мокрый немец, прижимавший к груди еще более мокрого малыша. Ну, конечно спешит - просек, что наша с Христо кабина закрывается в случае дождя полиэтиленовыми стенками, чтобы вода не засекала. И теперь просится внутрь. Добряку Христо все "нет проблем". Ему-то в кабине по любому оставаться. А мне… Ну да ладно, поеду в паровозике, авось не развалюсь.

***
Мужик с ребенком по быстрому о чем-то перетер с водителем и парнишкой-сборщиком "паровозной" платы и залез в кабину к "машинисту". Там закрыто, хотя, наверное, душновато - вон весь полиэтилен сзади запотел. Парнишка прибежал с тряпкой (уже мокрой) и стал вытирать сидения (еще более мокрые). С учетом, что с нас текло рекой, его действия были не столько нелепыми, сколько комичными. Мы топтались под все усиливающимся дождем, ожидая, пока он кончит свое бесполезное занятие. Наконец, водитель что-то прокричал из своей полиэтиленовой западни, и парень жестом показал нам: залезайте скорее, сейчас отправляемся. Мы заскочили внутрь, парнишка запрыгнул в уже тронувшийся с места паровоз и встал за нашим сидением.

***
Христо, похоже, вообще из своей кабины ничего не видит! Хоть бы полиэтилен протер. Я же еле успел заскочить! Ну да ладно.
Одна из женщин обернулась и передала мне деньги за проезд. Вторая, откинув капюшон дождевика, расстегивала дождевик мальчика. А они вовсе не старые, как мне показалось сначала. Одна, постарше, лет тридцати-тридцати пяти. Мальчишка, наверное, ее сын. На вид ему пять или шесть, плохо я в детях разбираюсь. Вторая, которой еще и тридцати нет, похоже, подружка матери. Я прислушался к разговору: русские.

***
Паровозик ехал по безлюдной набережной, все быстрее разгоняясь. Мы заплатили за проезд, скинули капюшоны и теперь могли наслаждаться быстрой ездой.
Кстати о быстрой езде: как там парнишка-кассир? Он же вроде все еще стоит за нами? Ага, не хочет садиться на мокрое, штаны мочить. Не выпал бы на повороте. "А какой хорошенький!" - шепнула мне Вика. Мы рассмеялись, как бы невзначай бросая взгляды на парнишку.

***
Христо бы гонщиком быть! Ишь, виражи закладывает. Ну, конечно, на набережной никого. Обычно тут особо не разгонишься. Эй, эй, я так и упасть могу!! Надо за что-нибудь держаться. Вон там выступы сверху, почти под самой крышей, есть. Правда, они над головами туристок. А они и так чего-то на меня косятся и хихикают. Ну, была не была! Я поднял руки, слегка наклонился вперед и ухватился за выступы. Получилось устойчиво: бедра упираются в сидение, руки - в выступы. Только вот теперь нависаю над самой головой у туристок.

***
Коська стал чего-то часто назад оглядываться. Вика посмотрела туда же и толкнула меня локтем: мол, глянь. Обернулась и я. Парнишка нашел себе способ удержаться в бешено мчащемся паровозике. Правда, теперь он был натянут, как тетива: ноги с видимым напряжением упирались в пол, руки - куда-то под потолком, чуть впереди, без усилия не дотянешься. От усердия он слегка покраснел, мышцы напряглись и проступили под тонкой толстовкой. Ой, а толстовочка-то ему коротковата. Или просто слишком сильно вперед тянется - вон, накачанное пузико видно между краем задравшейся толстовочки и поясом джинсов. Я не могла бороться с собой…

***
На что они там уставились? Я почувствовал, что краснею. И так тут последние силы напрягаешь, чтобы удержаться и не вылететь. Так еще и молодые женщины на тебя пялятся, как на обезьяну. Что они там увидели??

***
- Интересно! Коська, а как ты думаешь, дядя боится щекотки?
Я пыталась, как могла, замаскировать свою извращенскую натуру тоном невинной шутки. И поэтому вопрос свой адресовала сыну. Но ответила на него Вика, у которой глаза тоже почему-то разгорелись:
- Кстати мне тоже интересно было бы узнать.
Боже, если у меня такой же вид, как и у этой старой маньячки, впору сгореть со стыда. А впрочем... Мы же только шутим.
- Свет, а почему бы тебе не попробовать его…
Несказанное слово повисло в воздухе. Теперь на меня смотрели все: и с легким вызовом Вика, и с любопытством хлопал глазами Коська, и парнишка. А вид у него какой-то удивленный. Неужели понимает, о чем мы говорим?

***
Что они говорят? Понятное дело - обо мне. Ишь, как глазами стреляют. И мелкий тоже то на старшую посмотрит, то на меня попялится. Что они хотят-то, черт возьми?

***
Дальше держать паузу не было сил. Перевести все в шутку у меня в тот момент не достало ума. И я сделала то, о чем мне всегда мечталось, то, чего я так страстно желала в подобных ситуациях, то, чего никогда не осмеливалась сделать до и вряд ли когда посмею сделать потом. Проще говоря, я медленно протянула к парнишке руку и игриво пощекотала пальчиком - одним только пальчиком! - его обнаженный животик.

***
Как в замедленной съемке, как в дурном сне я видел приближающуюся ко мне руку с выставленным указательным пальцем. Палец оканчивался даже на вид острым ноготком. Я застыл, я не мог пошевелиться, не мог вскрикнуть. На задворках мозга мелькнуло, что такое со мной уже было. Когда? В жизни? Нет. Может быть в моих кошмарах? А может быть в кошмарах… эротических???

***
На ощупь его животик был как раз таким, какой рисовало мое больное воображение в эротических мечтах: твердый, но с удивительной для мужчины, мягкой и шелковистой кожей, накачанный, но без неестественно выпирающих кубиков и прочих геометрических излишеств. А еще… этот животик боялся щекотки! Я это почувствовала, еще не успев коснуться, почувствовала каким-то звериным чутьем дикого тиклера.

***
Нееееееет! Щекотно!!! Только не это!!
Щекотка была моей слабостью, моим кошмаром, моей тщательно скрываемой брешью в неприступной на вид крепости. Конечно, меня иногда щекотала сестренка. Она еще маленькая, ей не объяснишь. Вот младшему братишке я пару раз двинул по репе, он понял, что распускать руки в отношении старшего брата не надо. Правда тогда этот поганец изменил тактику: знает ведь - сестренку я обожаю, и бить ее рука не поднимается. Что удумал: подговаривал ее пощекотать меня. И, когда я беспомощно катался по полу (куда сползал от малейшего прикосновения ее маленьких пальчиков), он мерзко хихикал в сторонке. Дескать, "я тут не при чем, все она виновата". Но я быстро посек, что к чему. Вколачивание понятий в репу пришлось повторить. Щекотка на время прекратилась. Я уже стал забывать, какой это мучительный ужас. И, что самое странное, самое необъяснимое - мучительно-сладкий…
Одно лишь прикосновение этой женщины, казалось, отбросило меня в детство. Я снова готов был сползти на пол, хохотать, умоляя о пощаде. Готов был даже вылететь из мчащегося паровозика, лишь бы прекратились эти легкие касания, посылающие в мой мозг четкий сигнал: спасаться любой ценой, вертеться, изворачиваться, дергаться в общем - немедленно прекращать!!!! Но я нашел в себе силы остаться стоять на ногах. Потому что…

***
Ничего ж себе! А ведь он действительно чертовски боится щекотки! Как он сразу задрожал, затоптался на месте. Лицо перекосилось, даже глаза зажмурились. Странно только, почему он молчит? Ни звука не произнес. И даже не сделал попытки прикрыться руками, хотя это вроде бы естественная реакция. В моем мозгу стучалась совершенно неуместная в данную секунду мысль: почему же? Почему???

***
Я всегда старался спрятать свою боязнь щекотки. Недостойно мужчины быть нытиком и тряпкой - это еще мой отец говорил. А щекотки боятся только девчонки. Тем более что и смех у меня становился жутко дурацкий: высокий, с повизгиванием, когда меня щекочут. И о пощаде я начинал умолять с первой же секунды. А уж умолять - это вообще последнее дело.
Вот потому я, почти с самого детства, скрывал от всего света, от всех людей, что я боюсь щекотки. Чего мне стоило сдерживаться и не начинать скакать, как горный козел, если вдруг какому-то дурацкому насекомому взбредало в голову пробежаться лапками по моей спине! О животе или, не дай Бог, подмышках, мне и подумать было страшно. Визиты к врачу были для меня настоящей пыткой. И чего эти врачи вечно норовят мять и щупать человека именно там, где щекотнее всего? Даже дружеские тычки в бок от приятелей были крайне тяжелы для моей щекотливой натуры. Не будешь же кричать и ругаться всякий раз, как тебя ткнут пальцем в ребра? Они так, пожалуй, и догадаться могут. Что будет, если они догадаются, я старался себе даже не представлять. Но оно само представлялось. И тогда…

***
Наверное, он боится вылететь из паровозика. Все-таки скорость приличная. А почему не возмущается? Ну, хоть слово-то он может сказать? Нет, делает вид, что ничего не произошло. Ах так! Меня охватил совсем уже неприличный азарт. На сей раз я направила к напряженному животу парнишки сразу две руки.

***
Да, была и еще одна причина, по которой никто на свете не должен был догадываться о моей боязни щекотки. Всякий раз, как меня щекотали… да что там - меня! Всякий раз, как щекотали кого-нибудь в моем присутствии... нет, даже каждый раз, как я просто думал о щекотке… Ох, щекотка вселяла в меня ледяной ужас, это понятно. А вот что совершенно необъяснимо - что щекотка меня… притягивала! Это чувство…
О нет, этого я уже точно не перенесу!! Ощущение сразу двух щекочущих рук, да еще и почему-то на голом животе (толстовка, что ли, задралась?) откинули прочь все мысли, все рассуждения, которые крутились в моей голове…

***
Ну вот, теперь то, что нужно. Да еще такое ТО! Задергался, никуда не делся. А если я так…
Мои пальцы перескочили на его ребра…

***
Ааааааааа! Нет, не подумайте, это я про себя. Сил на то, чтобы молчать, у меня еще хватало. Стоять спокойно я уже не мог. Самое ужасное, что увернуться тоже не мог. Что есть силы вцепился в выступы под крышей, что есть силы уперся ногами. Все, животом могу только слегка покачивать из стороны в сторону, снова и снова натыкаясь на бешено скачущие по моей коже пальцы. Ой, они, кажется, поскакали в сторону ребер. Только не...

***
Вика смотрела на меня во все глаза. Хотя осуждения в ее взгляде я что-то не замечала. Интересно, считает ли она происходящее все такой же веселой шуткой или поняла, что для меня это нечто большее? А, плевать! Я хочу хоть раз в жизни оторваться по полной и ни о чем не думать. Вот Коська точно думает, что все происходящее - это весело. Ишь, как глазенки разгорелись. Ну, что ж - не будем ломать кайф ребенку.
Мои руки медленно направились к подмышкам.

***
Подмышки мне не щекотали с самого детства. Тогда у всех была какая-то идиотская мания: подойти сзади, особенно когда ты висишь на чем-нибудь или просто поднял вверх руки, и запустить свои пальчики в подмышки. Сколько раз я, взбрыкивая от щекотки, точно дикий конь, лягал своих обидчиков. Да еще так лягал, что они долго не могли подняться, а потом бежали жаловаться своим мамочкам. И ведь когда меня начинали ругать за "избиение" (как правило, эти мамашки использовали именно это слово), мне приходилось молчать. Гордость, а точнее - желание скрыть свою постыдную трусость, были у меня еще в детстве. Так я прослыл драчуном, которого многие боялись, но многие и уважали.
А теперь… Теперь, как настоящему мужчине, мне хотелось скорее умереть, чем дать понять этим женщинам, что я чувствую. А чувствовал я щекотку. Даже так - ЩЕКОТКУ, большими буквами. Щекотку, и больше ничего. Я ничего не видел, кроме этих трех туристов. Ничего не слышал, кроме все усиливающихся звуков дождя, ставших просто оглушительными в повисшей в паровозике тишине (болтовню Христо и немецкого пассажира полностью заслонял от нас полиэтилен). Ничего не чувствовал, кроме толчков паровоза, которые, казалось, специально наталкивали мои внезапно обнажившиеся нервные окончания на пальцы щекотавшей меня женщины. Каждое легкое прикосновение ее ноготков к моей подмышке взрывалось на моей коже маленькой, но мощной щекотливой бомбой.

***
- Давай-ка я тебе помогу? - глаза Вики загорелись. Пальцы сами собой потянулись к ребрам парнишки.
Ну, конечно же: сыграла наша врожденная женская вредность. Нам обязательно надо добиться, чтобы сильный мужчина начал дергаться и хохотать, как малолетка. Пускай даже, этому взрослому мужчине явно нет еще и двадцати лет. Но женская душа жаждет победы, тем более в таком чисто женском соревновании, как щекотка.
И вот пальцы Вики уже почти коснулись ребер парнишки…

***
Как! И эта тоже! Четыре ловкие женские руки - это тебе не неуклюжие пальчики моей сестренки и уж тем более не грубоватые тычки приятелей детства. Мое тело само начало метаться из стороны в сторону. Мозг разрывало непонимание, на что же реагировать: на вкрадчивые прикосновения ноготков к моим, доселе нетронутым, подмышкам или на буйные, резкие, грубые пальцы, впивающиеся в мои ребра. Что было более щекотно, я не мог тогда сказать (даже подумать об этом не было сил), не могу сказать и сейчас. Противоположность этих разных проявлений щекотки как будто усиливала одно другую. На контрасте ощущения становились нестерпимее с каждой минутой.
Я бешено затряс плечами, надеясь вытряхнуть этих щекотливых "паучков", забравшихся мне в подмышки. Одновременно я пытался разворачивать в разные стороны корпус, чтобы убежать от пальцев, прощупывающих ребра. Как вы сами понимаете, при полной неподвижности ног да еще и бедер (которыми я все еще упирался в переднее сидение), и при руках, которые свело судорогой и которые я, даже если бы и захотел, уже не смог бы оторвать от выступов под потолком, все мои жалкие движения были и смешными, и бесполезными. Хуже быть не могло, по крайней мере, в моей жизни хуже не было…

***
- Эй, Коська, а ты чего сидишь? - Вика обернулась к малышу, - ПРИСОЕДИНЯЙСЯ!
Даже меня передернуло при мысли о том, что сейчас придется испытать несчастному парнишке. Да, Вика была не Бог весть какой тиклершей. Ни один человек, хоть что-нибудь смыслящий в щекотке, никогда не будет так впиваться в ребра тикля. Это же не тесто, не надо их так месить - нежнее не станут. Да и Коська, как и все дети, наверняка будет щекотать рьяно, энергично, но бестолково: больше мельтешить, чем щекотать. Но, даже если я снижу обороты (а это еще большой вопрос, снижу ли я), на неподвижное тело парнишки теперь придется аж шесть щекочущих рук. Да еще и щекочущих разными способами, в разном темпе. А это, в нашем щекотливом деле, большое подспорье для тиклеров и большое страдание для тиклей.

***
Мои глаза готовы были расшириться и закрыть собой все мое лицо. Безумный крик вырвался изо рта, и я уже был не уверен, что смогу и дальше его сдерживать. Но этим садисткам показалось мало. Теперь еще и их сынишка потянул ко мне свои ручонки, что-то весело тараторя. Я зажмурился, будто это могло остановить щекотку, будто стоило закрыть глаза, потом вновь открыть их, и щекотливый кошмар кончится, как дурной сон. Такой невероятно мучительный, но… Что со мной??? Мамочки! Кошмар все больше и больше казался мне сладким, слаще всего, слаще самого лучшего секса в моей жизни. Что? Почему? Ааааахаха!

***
Коська, не раздумывая, быстро засунул руки под толстовку парнишки. Надо сказать, что там уже становилось тесновато. Мои руки проникли глубже всего и щекотали подмышки, Вика слегка задрала толстовку, чтобы было удобнее атаковать ребра. На долю Коськи достался голенький, беззащитный животик, который и привлек первым мое внимание к парнишке: ему на беду, нам всем на радость. Ну, за себя скажу точно: это было самым захватывающим, самым сладким, самым безумным щекотливым приключением. О возбуждении, охватившем меня, я уж промолчу. Это было невозможно, необъяснимо: прекраснее, чем все сессии, что были у меня раньше, прекраснее, чем секс. Что? Почему??
- Ааааахаха!
Ну вот, наконец-то. Наша жертва издала хоть какой-то, пусть и тихий и еще больше приглушенный шуршанием колес паровозика и шумом дождя звук.

***
Его руки оказались не просто щекочущими. Они еще были безумно холодными. Было ощущение, что мне к животу, животу, разгоряченному предыдущей щекоткой, прижали две шебуршащиеся, постоянно меняющие место ледышки. Если я и боялся чего-то на свете, больше или хотя бы сравнимо с щекоткой, так это холод.
Вторым кошмаром моей жизни была сцена из "Семи с половиной недель" - там, где героиню начинают оглаживать кубиком льда. Дальше я смотреть не смог. И напрасно уверяли меня друзья, что было на что посмотреть. Вид кубика льда, касающегося кожи, еще долго заставлял меня вскрикивать и в ужасе просыпаться.
В тот момент, когда руки малыша коснулись своими заледеневшими пальчиками моего живота, перед глазами медленно развернулась сцена из моих кошмаров. А теперь прибавьте к какому-то животному ужасу перед холодом сладкий страх перед щекоткой, безумное возбуждение, полную беспомощность, совершенную, доведенную практически до абсолюта неподвижность… Тело мое выгнулось, изо рта вырвался стон.
Я молил Бога, чтобы Христо в этот момент обернулся и прекратил мои мучения, и умолял Бога, чтобы Христо ни в коем случае и никогда не оборачивался. Ужас и страсть, фобия и сверх-сексуальное возбуждение объединились в моем мозгу и рвали тело на части.

***
О чем-то подобном я мечтала всегда. Когда читала тематические рассказы. Когда смотрела клипы. Когда фантазировала сама. И вот все сбылось: бешено мчащийся паровозик, безлюдная набережная, о которую с грохотом плещутся огромные волны, крики чаек, шум проливного дождя, ветер с брызгами в лицо и беспомощное тело красивого юноши, способного только слегка шевелиться в щекотливой агонии. Я не верила себе. Может быть, это все сон?

***
Боже!! Мамочка!! Как же щекотно!!! Нет, не может быть! Это все сон, сон, сладкий, жаркий сон, один из тех снов, которые заставляют меня подскочить на скомканной кровати и сидеть, пялиться в еле пробивающийся за окошком свет. Сон, в который не веришь, что все это было лишь сновидением, слишком реальный для юношеской фантазии. Сон, наконец-то из фантазии ставший реальностью. В нем было все: и ветер, и брызги дождя, и шум моря, и скорость, и шесть пар рук, не пропускавших ни одного миллиметра на моем теле. Милые, беспощадные, заботливые, безжалостные руки. Я люблю вас! Я боготворю вас! Только бы это не закончилось никогда! Остановись мгновенье, ты прекрасно!

***
Сколько это длилось, я не знаю. Может быть, час, может быть всю жизнь. Что это было, я не знаю. Может быть, сон, может быть, явь. Скорее сон - весь сны всегда заканчиваются.
Паровозик медленно снижал скорость, подъезжая к своей конечной остановке. И тут я поняла, что в жизни самое трудное. Самое трудное - просто продолжать жить после таких мгновений. Мгновений счастья, полного забвения, упоения и безбашенного опьянения. Но колеса стучат все тише, тише, тише…

***
Я не чувствовал, что паровоз замедлил свой бег. Я не чувствовал ничего. Только щекотка, сладость, счастье, счастье, СЧАСТЬЕ. Но внезапно я осознал, что мы почти стоим на месте. Что меня не касается ни одна рука. Что ушла щекотка, ушел полет, ушло счастье. Ушло все. И туристки тоже уходили. Лишь однажды старшая оглянулась. В ее взгляде я прочитал ту же тоску, что разрывала сейчас меня. Нет, так быть не должно!

***
Сколько раз я готова была кричать после тиклинг-сессий: это неправильно, не делайте так! Так быть не должно! Но каждый раз приходилось смиряться с опустошением, заносящим холодным снежком душу. И приходилось уходить. Так было всегда. Так было и сейчас.
Вика с Коськой спешили чуть впереди, о чем-то весело болтая. Торопятся поскорее вернуться в отель, переодеться в сухое, выпить горячего чая. Я чуть поотстала. Ноги не шли, передвигала их лишь огромным усилением воли. Чтобы хоть раз не оглянуться, воли уже не хватило.
Он все еще стоял на месте. Даже отсюда я видела, что его плечи по-прежнему вздрагивают, как будто невидимые руки все еще продолжают щекотать его теплые и гладкие подмышки, нежные, красиво очерченные ребра, плоский и какой-то мило-беззащитный животик. Он смотрел нам вслед. Я не удержалась: подняла руку и пошевелила пальцами в воздухе. Пусть все думают, что я так прощаюсь. Парнишка дернулся всем телом, наконец-то резко опустил руки и прижал их к себе, весь враз скукожившись и отступив назад. Неужели он почувствовал?

***
Как это могло быть? Между нами метров двадцать. Легкое движение рукой, и мое тело мучительно отозвалось, как будто эти жестокие и обожаемые мной пальцы вновь коснулись меня. Как? А как я смогу без них? Как я вообще буду теперь? Надо сесть, перевести дух. Надо подумать, сосредоточиться, все решить…
Не думая о последствиях, я рванул следом за туристками, на бегу крикнув удивленному Христо, что они забыли кепку.

***
Дождь все еще лил, хотя уже и не стеной. Но шум от него и проезжающих невдалеке машин отдавался грохотом в моей вмиг опустевшей голове. Мне не хотелось думать, не хотелось останавливаться, обдумывать, что-то решать…
Внезапно кто-то тронул меня за плечо. Я резко обернулась.

***
Что сказать? Как объяснить? Я почти не знаю русского. Ну, только какие-то общеизвестные слова, годящиеся для торговли и прочего туристического бизнеса. Но я чувствовал: даже досконально изучив всего Пушкина-Толстого-Достоевского на языке оригинала, я бы не смог объяснить ей, зачем прибежал, зачем остановил, что хочу сказать, что… предложить? Я молча хлопал глазами, не зная, куда деть руки, чувствуя, что неудержимо краснею. И - самое ужасное - в глазах у нее светилось удивление. Нет, только не это.

***
Что он хочет? Зачем догнал? Может быть, мы что-то забыли? Но руки, которые он нервно прячет за спину, пусты. Почему он молчит? А что он может сказать? Что бы я могла сказать на его месте? А с чего я взяла, что знаю, что он чувствует сейчас? Я просто пыталась поймать взгляд предельно испуганного парнишки. И, когда мне это удалось, когда я заглянула прямо в глубину его глаз, я поняла, чего он хотел, что чувствовал, чего страстно желал, но не мог сказать. И не только потому, что не знал языка. Еще и потому, что он был смущенным, запутавшимся в себе, в своих ощущениях и желаниях, в своей странной душе, девятнадцатилетним парнишкой. Парнишкой-тиклем.
А я была взрослой, тридцатитрехлетней женщиной, которая уже точно знала, что хочет он и что я могу ему дать: то, что не могла дать ему ни одна из его девчонок и что, скорее всего, не сможет ему дать ни одна из множества женщин, которых он встретит на своем пути.

***
Внезапно взгляд ее потеплел, наполнился какой-то материнской нежностью. Она наклонилась ко мне и что-то пошептала по-русски. Знакомых слов было мало. Но я услышал то, что не нуждалось в переводе: ее голос, ее интонации, ее желание, ее обещание еще раз провести меня по новым для меня путям. И еще одно я понял из ее слов - "Амфора, 286". Потом она еще раз улыбнулась, коснулась моего живота (пальцы, казалось, прожгли пламенной щекоткой мою толстовку), окончательно отвернулась и поспешила к нетерпеливо поджидавшим ее спутникам, что-то деловито укладывая в рюкзак.

***
Вика ничего не сказала, посмотрела с пониманием. И Коська ничего не сказал - слишком замерз. Я была благодарна им за это молчание. Мы поспешили в отель.
Вечером слегка распогодилось, и уже можно было побродить по пляжу и помочить ноги во все еще бурном и холодном море. Мы с Викой как будто сговорились не обсуждать утреннее происшествие. А Коське и так хватало поводов для разговора. Ведь найденные ракушки, как известно, гораздо важнее какого-то короткого, пускай и веселого безобразия. Тем более такое безобразие он и так себе частенько позволял то в отношении меня, то в отношении Вики.
Я могла ходить по берегу моря и задумчиво смотреть вдаль, с видом художника, любующегося буйством стихии. Буйство моей души, моих мыслей, как всегда, остается никому неизвестным и на полотно даже самого завалящего художника не переносится.

***
К вечеру погода начала исправляться. Туристы повалили толпой. В обе стороны паровозик ехал почти полный. Я еле успевал собрать со всех деньги, раздать сдачу, ответить на вопросы, механически поулыбаться всем. И я был благодарен этим туристам за то, что они дают мне не думать. Даже в кабине машиниста у меня была возможность с сосредоточенным видом пересчитывать деньги и казаться слишком занятым, чтобы отвечать на шуточки Христо, который, конечно же, по-своему расшифровал мой разговор с утренней туристкой. Ну и пусть его шутит. Я с удивлением заметил, что его подначки меня не смущают.
День брел мелкими шажками, занятый работой, подсчетами, стуком колес, шумом моря на заполнившейся народом набережной. Обычный рабочий день.
А вечером я вывел из гаража свой мотороллер, критически осмотрел его, сел и поехал в направлении курортной зоны, ловко лавируя между машинами, велосипедами, мопедами и пешими туристами, наводнившими в этот погожий вечер подсохшие улицы.

***
Темнота, как это всегда бывает на юге, упала сразу и бесповоротно, как будто кто-то задернул занавеску. Коська уже тихо посапывал в номере. Мы с Викой, от нечего делать, расположились с бутылкой вина и фруктами на балконе. Вид был красивый: яркие звезды над дюнами и дрожащие огоньки Солнечного Берега за морем. По узенькой дорожке под окнами изредка проезжали машины и мотороллеры. Мы уже привыкли к этому редкому шуму и не удивились, когда один из мотороллеров припарковался под фонарем как раз напротив нашего балкона. Я все еще была в глубокой задумчивости, поэтому Вике пришлось несколько раз окликнуть меня, прежде чем я вынырнула из своих мыслей в реальность.
- Ну, чего?
Она молча указала вниз и ободряюще улыбнулась. Я улыбнулась ей в ответ. Она подтолкнула меня к выходу из номера, одним движением передав массу чувств: и готовность присмотреть за Коськой, и радость за меня, и полное понимание (эх, как она ошибается, если думает, что понимает, что происходит).
А понимаю ли я сама? что происходит? Да! И еще раз - ДА!