M/F

"Уважаемый …! Мы рассмотрели Вашу заявку, присланную на художественный конкурс "Будущее за молодыми", и особенно внимательно мы изучили образец Вашего творчества (картина "Думы о будущем", один экземпляр). К нашему искреннему сожалению, данная картина не может быть представлена на нашей выставке, однако мы не сомневаемся, что этот образец Вашего творчества вполне достойно представляет всю многогранность Вашего таланта. С уважением, председатель экспертной комиссии…" - далее неразборчивая закорючка.
"Конечно, где уж нам уж! Засели, старперы, кто пишет не как они - так тех в отстойник! Своих ученичков надо пропихнуть, а подлинный талант пусть загибается! "Многогранность таланта" - издеваются, козлы старые! Моя бы воля - всех старше 40 гнать пинками из художественных советов! Эксперты, мать их..!"
Художник - будем называть его так - с горящим лицом метался по мастерской, пиная попадавшиеся под ноги табуреты, треножники, забракованные подрамники и прочие непременные спутники мастерской каждого художника.
По правде сказать, участие в выставке не было для Художника вопросом жизни и смерти - на физиологическом уровне. Свой кусок хлеба с маслом, а часто и с икрой он имел - благодаря дядюшке; тот незадолго до болезни пристроил его подмастерьем к известному мэтру, при котором Художник работал "негром". Но, как и всякий творческий человек, Художник был амбициозен, склонен к неудовлетворенности и в таком качестве считал себя непризнанным гением. Возможно, он и вправду был им - кто знает? Признание должно было прийти скоро, вот-вот, еще чуть-чуть… И снова отказ! Уже пятая выставка по счету!
Художник сильно подозревал, что его работодатель, личность более чем известная в мире искусства, консультирует экспертные комиссии, отбиравшие работы для выставок молодых художников. Увидев же в списке претендентов фамилию своего "негра", вполне естественно, что мэтр всячески блокировал его выдвижение. Не факт, правда, совсем не факт, но… сбрасывать со счетов это нельзя.
- Все бы отдал! Все, что есть! Душу бы продал! - закричал Художник. - Только бы пробиться! Только бы попасть на выставку! А там… - он закатил глаза, представляя себе славу, почести, сонм учеников и последователей его школы… Но мечты прервались на самом интересном месте - в момент вручения ему полуобнаженной нимфой своей девственности под горячее лепетание о "большой чести, которую Учитель ей оказывает" зазвонил телефон.
- Алло! - Художник раздраженно сорвал трубку. - Кто это? Почему вы молчите?
- (ФИО)? Это Вы?
- Да, это я, - Художник гордо откинул голову. Длинные, вьющиеся на концах волосы зашуршали по плечам и заиграли отблесками солнечного света.
- Из Н-й городской больницы беспокоят. (ФИО) кем Вам приходится?
- Это мой дядя… А что с ним? - Художника охватила досада. "Ну вот, опять старик чего-то хочет. А вдруг… уже все? Это какая же канитель предстоит…" - он передернул плечами.
- Зовет Вас. Говорит, "проститься хочу". Приезжайте поскорее. Алло! Алло! Вы слышите? Что-то тихо в трубке…
- Простите, я задумался… Да, конечно, я приеду. Сегодня. Он все в той же палате? Не перевели?
- Нет, ни в коем случае. Ждет Вас.
"Интересно, что же он хочет сказать?"
Дядя (тоже пока будем называть его так) был худ, изможден и не производил впечатления здорового человека. Заболевание его не играет никакой роли в дальнейших событиях, однако оно серьезно и в данный момент жить Дяде осталось недолго. Художник влетел в палату. Пластиковые бахилы спадали с его туфель.
- Дядя, как Вы? Что случилось? Вот апельсиновый сок, а вот и бананы… - Художник принялся выгружать принесенное на тумбочку, но Дядя остановил его, цепко ухватив костлявыми пальцами за рукав.
- Сядь, не мельтеши. Наверное, уже и с врачом моим поговорить успел? Да, не сделать ему на мне карьеры - он же не патологоанатом, - Дядя усмехнулся. Художник покорно сел на стул, стоящий у кровати. Дядя с трудом подтянулся и сел, опираясь на подушку.
Художник вспомнил себя мальчишкой. Тогда Дядя, тогда еще крупный, полный сил мужчина, потрясая своей шкиперской бородкой, рассуждал о святом искусстве, опрокидывая одну стопку коллекционного грузинского коньяка "Самтрест" за другой и дирижируя куриной ножкой в такт своим словам. А он, ученик художественной студии при Доме пионеров, внимал ему с раскрытым ртом.
"Талант, искусство, новое направление, отжившие формы… Да, дядя, капитально ты мне тогда задурил голову, - промелькнула мысль Художника. - Чуть поменьше пафоса в твоем голосе - и я, глядишь, не стал бы так рваться к свободе поиска. Не брал бы свободный диплом, распределили бы сейчас в какую-нибудь деревню, рисовал бы там Доски почета да коровники расписывал, имел бы свой кусок хлеба с молоком… А с другой стороны - дядя прав! Художник - он всегда творец, он ниспровергает старое и замшелое, он создает новые формы, он пробивается к славе; если, конечно, он истинный художник! А я - истинный! Я смогу! Я достигну!"
- О чем замечтался, племянничек? Как Третьяковку твоим именем назовут? - услышал Художник насмешливый голос Дяди.
Художник смутился, но Дядя покачал головой.
- Ладно, сейчас это неважно. Ты лучше скажи, как у тебя дела с выставкой? Пробился?
Художник опустил голову. Дядя тяжело вздохнул.
- Понятно. Ну что же, - он пожевал губами - как будто два серых худосочных червяка зашевелились на желтом пергаменте.
- Я ведь все понимаю. Отец твой, земля ему пухом, художник был так себе; так что весь твой гонор - от моих речей, хе-хе. Значит, мне и отвечать за твои провалы. Есть у меня одно средство, да не знаю, поможет ли оно тебе.
- Что за средство?
- Кисти. Те, что мне достались от моего учителя, а тому - от его учителя, а уж тому как достались - не знаю.
Художник нахмурился.
- Какой мне толк в старых деревяшках? Мне прорыв нужен!
- Будет тебе прорыв… - Дядя закашлялся, Художник подался назад, но тот закрыл рот рукой, а другой рукой достал из-под подушки платок и прижал его ко рту. Кашлял Дядя долго, не меньше минуты, но, отняв платок от рта, стал выглядеть как будто свежее.
- Хочешь верь, хочешь - нет. Кисти эти не простые. С ними ты полностью свой талант реализуешь и такую картину напишешь, что все закачаются и тебя новым Рафаэлем или Репиным назовут - или кем еще, по твоему выбору.
Художник внимательно посмотрел сначала на Дядю, потом - на тумбочку у кровати, где стоял пластиковый стаканчик для пилюль. Дядя перехватил взгляд, засмеялся.
- Не бойся, наркоту мне не дают. Боли почти не чувствую, так, иногда. Справляюсь. Мозги на месте. Слушай вначале историю этих кистей.
Дядя поудобнее облокотился на подушку и начал рассказ.
- Сколько им лет, никто не знает. Знают только имя их первого хозяина - Альфред фон Шлиппенбах. Говорят, он был художником, но посредственным, а хотелось ему признания и денег. И заключил он договор… с кем не надо, - Дядя сложил правую руку в кулак, оттопырил большой палец и ткнул им несколько раз в пол.
- Тот ему кисти и принес. Но есть в них одна загвоздка - когда этими кистями пишешь, должен быть натурщик. Неважно, что пишешь: портрет, пейзаж, натюрморт, главное - чтобы натурщик был. Ну, или натурщица…
- Ты чего, Дядя? - Художник, несмотря на тяжелое положение Дяди, усмехнулся.
- А ты не смейся! - Дядя резко бросил свою желтую кисть вперед, ухватив Художника за лацкан пиджака.
- Я как-то раз приехал к моему учителю на дачу, стучусь в дверь, а там не заперто. Я и зашел. Слышу - из его мастерской какие-то непонятные звуки доносятся. Я туда - мало ли что. Открываю дверь, а там - натурщица бьется на какой-то доске, как будто привязана, и учитель рядом стоит и рукой дергает. Она меня увидела - и сразу замолчала, хотя по лицу было видно - хотелось визжать. А учитель - как увидел ее лицо, сразу от нее отскочил, у мольберта встал, кисточкой машет - вроде как ее рисует. Так что… - тут Дядю снова разобрал кашель, - не простые это кисти.
- С чего ты это взял? - Художник пытался сохранять хладнокровие, но это плохо у него получалось.
- А с того! - Дядя вытащил из-под подушки кусок марли и несколько раз сплюнул.
- Как-то раз мой учитель меня позвал к себе, и отдал этот ящик. И сказал при этом: "Пусть он у тебя полежит. Если я к тебе приду завтра вечером, отдашь. Если нет - пусть будут у тебя, пользуйся ими, сколько сможешь". А на следующий день его забрали, - Дядя понизил голос.
- Я потом интересовался… ну, ты понимаешь у кого. Там тоже любят портреты Дзержинского в полный рост, - Дядя дребезжаще засмеялся, - в общем, учитель мой на следующий день в психушке оказался, да так оттуда и не вышел. А ящик с кистями у меня с собой. Забирай - если хочешь. И помни - мой учитель Государственную премию отхватил, да не один раз! А то стал бы я пробиваться к нему в аспиранты!
- А откуда ты знаешь, что это тот самый ящик с кистями? - Художник уже похерил напускное хладнокровие и наклонился почти к подушке Дяди.
- Так его-то учитель мне и отдал! Стал бы он отдавать на хранение ближнему ученику что-то постороннее? Так что думай, племянник. Времени на раздумье тебе - 15 минут. - Дядя завалился на подушку, и как-то обмяк.
- Дядя, а правда, что эти кисти… приносят признание? - два последнее слово Художник хотел заменить на "помогают творить", но как будто кто-то подставил ему слова, вертящиеся на языке.
- А то! - Дядя снова закашлялся и сплюнул в марлю. - Мой учитель так рисовал, что даже старики ахали!
- Ну… ладно, - Художник чувствовал себя как бы на распутье: с одной стороны, как воспитанный в светском обществе, он отрицал всякую мистику, но с другой… учитывая необходимость чуда… "Утопающий и за лезвие бритвы схватится" - вдруг подумал он и сказал:
- Согласен! Я беру твои кисти!
- И буду использовать их для создания шедевров, что бы от меня для этого не потребовалось, - проскрипел Дядя, поднимаясь с подушки и хватая Художника за руку. Художник сморщился и отдернул руку - Дядя отросшим ногтем большого пальца расцарапал ему кожу.
- И буду использовать их для создания шедевров, что бы от меня для этого не потребовалось, - послушно (и неожиданно для себя) повторил Художник.
- Вот так-то, - Дядя отпустил Художника и откинулся на подушку. - Возьми ящик в тумбочке, вот тут, справа от меня. И иди, твори.
Художник, добравшись домой, открыл ящик. И сел, где стоял - прямо на пол. Там были кисти… о, какие это были кисти! Колонок, белка, барсук, медведь, щетина - ни одной синтетической! Плоские, овальные, "кошачий язычок", "веера", длинные, короткие… Каждая в своем углублении, на своем месте, ящик изнутри выложен зеленым сукном, солнце отблескивает на ручках, играет на волосках… Сразу видно - никакой синтетики, пластмассы - дерево, мех, ручная работа. "А они и правда могут быть старой работы, - вдруг подумал Художник, - если их в антикварный отнести - кучу денег дадут. А если своим продать - две кучи, хе-хе… А если своему "хозяину" подарить? Глядишь, и на выставку…"
При мысли о "хозяине" все благодушие куда-то испарилось. Рот перекосился, на лбу задергалась жилка. Художник, сам того не замечая, ухватил пальцами "лайнер" и начал играть им, как стилетом. "Я докажу… ему, им всем… всем, всем! Вот сейчас… прямо сейчас…" И тут весь запал куда-то исчез, Художник осел на пол и недоуменно посмотрел на кисть в руке. "Ладно, завтра начну. Надо же холст загрунтовать, краски подготовить, модель найти… Модель!.. Ладно, потом решим. А пока - надо отметить такой подарок", - и Художник, закрыв ящик, встал с пола и пошел к холодильнику.
Но даже любимый набор Художника - водка, кильки, маринованные по-балтийски, черный хлеб и крутые яйца под майонезом - не сумели развеять сумрак в его душе. То ему виделась картина в стиле "Петр I допрашивает сына Алексея" с участием его и Мэтра - и догадайтесь, какую роль играл Мэтр!
То виделась ему картина в стиле оргий Древнего Рима - термы Каракаллы, рисунки на стенах, пресыщенные патриции на заднем плане, а на переднем - юнцы, юнцы, и плоть, женская плоть, много женской плоти! и не только "пышки", отнюдь… амазонки, строгие, но при этом развратно улыбающиеся худощавые матроны, высокие, крепкие, с широкой костью рабыни… все они стремились ублажить тех самых юнцов, и многообразие поз затмевало глаза…
Ящик с кистями лежал перед Художником, и он периодически тянулся к нему и выбирал, выбирал… Музыкальный центр играл песни в режиме "Free", а Художник пил и выбирал кисти…

… "Полет валькирий" звучал громко, очень громко, слишком громко!!! Художник попытался дотянуться до телефона и обнаружил - он лежит на полу, а телефон звонит на тумбочке около кровати. Голова набита колючей проволокой, во рту переночевал эскадрон вместе с конями, в конечностях кто-то злобный заменил кости и мышцы на вату - но вот бросок! И телефон в руке…
- Алло…
- (ИО), Вы меня слышите? - ввинтился в ухо чей-то… впрочем, не чей-то, а вполне опознаваемый голос - АЛЬБИНА, драть ее в зад, рот и ухо!
- У меня гениальная идея! - и голосок-то зудит, как комар на даче без фумигатора… - Вы меня изобразите в позе Иды Рубинштейн! Это будет… будет… - голос захлебывался в трубке, и ноты пищания били по оголенным нервам Художника.
- Да… я понял… когда… подожди, Альбинушка… вдохновение - слышала такое слово… приезжай…, - взгляд Художника упал на настенные часы, - примерно в 15.30, а еще лучше - к 16.00… все, не могу говорить… надо грунтовать холст… целую…
Художник уронил трубку. "МАТЬ-МАТЬ-МАТЬ - привычно отозвалось эхо", вспомнил он старый анекдот. "Она припрется… захочет позировать… а у меня… а если нет, она разнесет здесь… стоп… был холст… найти его… похмелиться… холст… на*** холст!!! сначала похмелиться… потом ищем холст… телефон… кнопка 3… во-о-от…"
- Слушаю! (ИО)?
- Эм-м-м…
- В магазин? Вам как всегда?
- Ыгы…
- Уже бегу, (ИО)!
"Как хорошо", - подумал Художник, - "когда рядом есть истинные ценители таланта… Пьет? Ну и пусть пьет! Зато всегда с похмелья, и всегда готов помочь… если оплатишь… а если выпьешь с ним - так и платить не надо… добраться до двери… открыть ее…"
Прошло некоторое время…
- (ИО), я пришел! А дверь-то… о, пардон, уже иду на кухню… сервирую…
Художник с трудом принял вертикальное положение, добрался до кухни, сосредоточился и увидел Сергея - своего соседа снизу. Он тоже любил выпить, и состояние жестокого похмелья было ему совсем не чуждо.
- Ну-ка, (ИО), давайте…- Сергей поднес ему бокал пива и проследил, чтобы Художник выпил до дна.
- А вот и закуска! - Сергей одним движением руки наколол на вилку кусочек сала, дольку маринованного чеснока, кусочек черного хлеба - весь бутерброд разогрет с сыром в микроволновке - и препроводил в рот Художника. Тот закусил и застонал от удовольствия.
- Между первой и второй наливай еще одну! - Сергей повторил бутерброд, но вместо пива налил стопку водки - бутылка у него была с собой. Художник выпил и передернулся - но мир обрел краски…
- Между второй и третьей стремимся достигнуть многолетья! - Сергей повторил водку и закуску, но добавил три дольки маринованных помидоров (уксус доминировал) и выставил бокал с рассолом - Художник застонал от удовольствия!
- Серега, ты человек!
- Да что вы, (ИО), да я ж Вам помочь… - Сергей засмущался, но видно было, что он доволен собой.
- Серега, ты… - Художник хотел было пригласить Сергея за стол, но вспомнил - Альбина должна приехать! - Ты понимаешь, сейчас должна модель приехать… ты потом заходи, я звякну…
- Понял, (ИО), понял, испаряюсь! - Сергей, наклонив голову, вышел из комнаты в прихожую; донесся его голос, - Так я в кухне оставил все нужное… Звоните, если что!
Художник добрался до кухни; "где же холст… а, вот он!" вынул из-за шкафчика загрунтованный холст - "отец научил, светлая память!"; установил его на подрамник - и тут… ЗВОНОК!
- Мастер! Мастер! Я пришла! Пустите меня, Мастер! - ограниченная лестничная клетка, казалось, отражала всеми своими плоскостями звуки в квартиру.
- Открыто! - Художник подумал и… достал ящик, полученный от Дяди. Раскрыл его. Уложил на подставку рядом с мольбертом. В то же мгновение в комнату ворвалась Альбина.
Эта женщина заслуживает отдельного описания. Стройная, сухощавая, в 35 лет сохранившая фигуру 16-летней (с первым номером бюста, прошу учесть!) - и ни единой морщинки, ни одной целлюлитной складки! Она действительно была похожа фигурой на Иду Рубинштейн, однако сходство на этом и заканчивалось.
Упомянутая Ида, судя по описаниям, была хотя и относительно стервозной, но в целом спокойной женщиной, Альбина же… вулкан, цунами, вихрь! - и это еще не полное ее описание. С таким нравом ей пристало быть любовницей какого-нибудь новорусского господина (они любят стерв … до определенного момента) - однако, учитывая их нрав, долго бы после этого она не прожила; неважно, одна или с ним. Неизвестно, понимала это Альбина или просто чувствовала - как собака чувствует, стоит ли поджимать уши, подходя к хозяину, тем не менее, в любовницы олигархов она не рвалась.
Искренне считая, что буйный темперамент могут оценить по достоинству лишь люди искусства, она вращалась в соответствующей среде, периодически претендуя на роль Музы. В настоящий момент в ее послужном списке насчитывались два композитора, два поэта, один прозаик (говорила о нем она редко, при этом делая лицо конторщицы, увидевшей в своих бумагах таракана), и два художника.
Наш Художник был третьим. Он написал пару картин с ее участием ("Цыганка Аза" и "Неапольская торговка сигаретами" - они продались достаточно быстро, но славы не принесли) и, обладая хрупким и ранимым характером, уже хотел как-то направить ее на путь истинный - сиречь, сбагрить ее кому-нибудь более молодому и "стремящемуся": расшатанная пьянками нервная система хотела чего-нибудь попроще. Однако подходящего повода так и не находилось, и Альбина продолжала быть при Художнике, с гордостью говоря при каждом удобном и неудобном случае: "Понимаете, я так тонко чувствую искусство - я же модель (ФИО)!"
Вот и в этот раз звуки ее голоса, как всегда, наполнили комнату, а раздеваться она начала еще в прихожей. Так что в собственно мастерскую она вошла, гордо выпрямившись, в миниатюрном лифчике и практически отсутствующих трусиках, не забыв, однако, оставить на ногах туфли на умопомрачительной платформе.
- Мастер! - Альбина кинулась на шею Художнику и тот деликатно обнял ее, мысленно напомнив себе (в который раз!) приделать на мольберт ма-а-аленький пенал, где хранились бы таблетки от головной боли и, заодно, от несварения желудка (в провинции, конечно, отличные пейзажи, но вот готовят там… в общем, понятно!).
- Послушайте, Мастер! Идея такая - я танцую Саломею, с блюдом, на блюде… потом дорисуете, неважно! Это будет картина века! Вы станете знаменитым! Все Ваши завистники сдохнут от зависти - как Вам каламбур? Ха-ха-ах-ха! - несмотря на общую субтильность, голос Алины был тонким, звонким, и вполне мог бы подойти для соло в каком-нибудь хоре. Однако Альбина считала такую карьеру недостойной себя.
Художник механически развернулся к холсту, взял в руку кисть… "Что за черт? Почему кисть? Надо же карандаш!" Однако рука его дрогнула, выписала кистью какой-то непонятный знак и замерла перед лицом Алины. Та застыла, почтительно внимая (вот чего у нее было не отнять, так это умения слушать своего Гения - и в любой момент выполнять все его пожелания; скажет - выйди голой на балкон с подносом в зубах, залезь на перила и спляши "Танец с саблями" - выйдет, залезет, спляшет, и поднос не уронит!).
- Нет, не так! - услышал Художник свой голос. Это не оговорка - именно "услышал", как будто кто-то со стороны говорил за него. Низкий сиплый голос - такой мог быть у какого-нибудь матерого "урки", "авторитетного уровня". Дальше разговор шел в том же духе - т.е. Художник как бы наблюдал со стороны, поэтому в тех ситуациях, когда подобное происходило, Художника будем обозначать в кавычках.
- Мы сейчас поставим спектакль. Саломеи - это прошлое! Я решил написать другую картину - пусть люди ужаснутся! Она будет называться "Маньяк близко!" - но это рабочее название! Идея такая: ты лежишь, связанная, к тебе приближается маньяк с ножом, ты ничего не можешь сделать, твое лицо, все твое тело источает ужас… самый настоящий ужас! (Глаза Алины расширились, она стала похожа на сомнамбулу, и начала слегка покачиваться в такт словам)
- Ты лежишь долго, ты устала, твое тело затекло, ты страдаешь от неизвестности, и вдруг… - Художник выдержал паузу, - в тот самый момент, когда ты думаешь, что маньяк забыл про тебя, он появляется перед тобой с Большим. Кривым. Ржавым. Зазубренным. Ножом. Его глаза горят, его лицо передергивается в предвкушении удовольствия, он приближается к тебе все ближе и ближе; ты видишь его лицо - оно похоже на лицо ("Художник" назвал имя того прозаика и с удовлетворением заметил, как напрягается лицо Алины; но она продолжала слушать его).
- Его слюна падает с губ на твое тело, прекрасное, нежное, стройно тело; ты визжишь, бьешься, пытаясь вырваться, но он рядом! Он поднимает нож и начинает кромсать тебя! Медленно, постепенно он режет твое тело, ты кричишь - но подвал глубок; ты пытаешься вырваться - но веревки крепки; ты хочешь укусить его - но он вне досягаемости твоих зубов… А боль все сильнее… И вот тогда ты чувствуешь настоящий ужас и безысходность! - Лицо Алины застыло, и только тело ее дергалось в такт словам "Художника".
- Раздевайся, снимай туфли, ложись на кушетку, а я тебя свяжу. Полежишь так немного - пусть тело затечет, а потом начнем работать.
Альбина, абсолютно не сопротивляясь, скинула лифчик, стринги, туфли и легла на кушетку. "Художник" ушел в кладовку, покопавшись в картонной коробке с надписью "Полезное", достал оттуда бухту альпинистской веревки и вернулся в мастерскую. Альбина, вздрагивая от щекотки ворса кушетки (переделка из старого дивана) и вытянув руки и ноги, лежала абсолютно смирно.
- Теперь согнись так, чтобы пальцы твоих руки доставали до пальцев твоих ног, - скомандовал "Художник". Альбина покорно подчинилась. "Художник" привязал ее щиколотки к ее кистям, отрезая мастихином лишнее. Вскоре Альбина лежала связанная, расширенными глазами глядя на Художника.
- Ну что ж, начнем! - "Художник" отошел к мольберту, со щелчком расправил пальцы и не глядя взял из ящика кисть. Затем, подойдя к Альбине, он провел кистью по ее животу, слева - ниже пупка. Альбина дернулась и хмыкнула.
Ухмылка на лице "Художника" - подставка резко подвинута к кушетке - кисть брошена - выхвачена другая - кисть погружается в пупок - А-ХАХА-ХАХА!
Лицо "Художника" исказилось в оскале. Он, не глядя, бросил и эту кисть, ухватил две другие и начал "рисовать" ими. Это можно было бы назвать "боди-арт", если бы на кистях присутствовал хоть грамм краски, но увы!.. Живот - внутренняя сторона бедер - подколенные чашечки - ступни - между пальцами ног (тут в ход пошли "лайнеры") - икры - снова подколенные чашечки - ягодицы (мягкие полукруглые - для разогрева) - ложбинка между ягодиц - пах - половые губы - клитор (задержимся на нем, но немного, совсем немного, только чтобы раздразнить!) - снова живот - бока (это уже пальцы; как будто месят глину; но мягко, очень мягко, проникают под ребра, вдавливают кожу!) - грудь (снова мягкие полукруглые) - соски ("лайнеры") - шея (мягкие полукруглые) - лицо, нос, уши ("лайнеры"), снова шея (теперь мягкие полукруглые)…
Кисти менялись, и каждый раз в руку "Художника" ложились те, которые вызывали нужную реакцию у Альбины. Смех, визг, рычание, стоны наполняли комнату, пока, наконец, один звук - рёв - не перекрыл все остальные:
- ВОЗЬ-МИ МЕ-НЯ! ВОЗЬ-МИ МЕ-НЯ!ВОЗЬ-МИ… Художник - да, теперь уже без кавычек -, стряхнул штаны, скрестил руки на груди, зажав кисти подбородком, и вошел в набухшее, покрасневшее, с напряженным клитором лоно Альбины. Он закинул ее ноги себе на плечи, и она напряглась, удерживая их там. Руки Художника снова держали кисти, эти кисти выписывали узоры по телу Альбины: живот - подмышки - бока - низ живота - пах - клитор - подмышки…
Альбина билась на кушетке, ее спину щекотал ворс, это добавляло остроты, ее чувствительная кожа не давала ей забыться, глаза Художника приковывали ее к кушетке, а член Художника, цепляя точку "G", раз за разом возносил ее в небеса…
Но вот Альбина задергалась сильнее; "Художник", выдернув член, вновь отбросил прежние кисти, схватил новую кисть из коробки и, засунув ей во влагалище, нащупал точку "G" и начал массировать ее! Крик Альбины и взмах ее таза заставил кушетку прыгнуть минимум на 20 см. вправо, а затем… Альбина обмякла. Лицо ее посинело, глаза стали вылезать из орбит. Но Художник уже не видел этого. Он кинулся к холсту, пихнув ногой подставку с коробкой.
Его глаза затянулись серо-зеленой дымкой, он выдавливал тюбики на палитру, карандаш впивался в девственно-синеватое тело холста, он хватал кисти, обмакивал их в краски на палитре, делал несколько движений и отбрасывал их в сторону, снова хватал, снова обмакивал, делал и отбрасывал… Тени, отражения, положение света… Вперед, вперед, не останавливаться, не терять темпа, не упускать темы! Закончив, он упал на пол лицом вниз.
… Дятел… драный дятел… зачем ты здесь? Стучишь, ищешь личинок… зачем ты стучишь? Стоп, какие личинки… где я? Пластины… прямоугольные… дерево… паркет… рыжий… найти циклевщика… вот эта с сучком… мастерская? Так… собраться… я в мастерской… лежу на полу… почему?.. надо завязывать с пьянкой… во нажрался… упал мордой в пол… надо встать… не могу… руки ватные… откуда стук?.. от двери… что было?.. неважно… надо встать… позвонить Сереге…
- (ИО), вы живы?
Да жив, жив… вот и он… надо встать… вот, потихоньку… что это за треножник?.. мольберт… я рисовал?.. рисовал… Альбина… кисти… ВСТАТЬ!!! НЕЛЬЗЯ ПУСКАТЬ!!! НЕ МОГУ!!! ПОЛЗТИ К ДВЕРИ!!! ПОДАТЬ ГОЛОС!!!
- Сереж, иди на кухню, я сейчас… - (Молодец… на одном дыхании… такой текст… а теперь…)
- Да, я уже иду!
Хорошо… теперь встать… опираясь на руки… не выходит… доползти до стены… так, хорошо… по чуть-чуть… умница… НОГИ, СТОЯТЬ!!! дотянуться до ручки… открыть дверь… ДЕРЖАТЬСЯ!!! Держаться за стенку… двигаемся в сторону кухни… вошли…
- (ИО), что с Вами? На Вас лица нет!
- Да, понимаешь, такое дело… (ЛЫБУ, ГАД! ЛЫБУ ДЕРЖИ! ЧТОБ ВО ВСЕ ЗУБЫ!) Модель попалась… такая… (И ВЕДЬ ПОЧТИ ПРАВДА! ТАК И ДЕРЖИСЬ! ОН ПОВЕРИТ, ЧТО ВСЕ ОБОШЛОСЬ!)
- А я Вам тут принес… на поправку. Ведь со вчерашнего дня ничего слышно не было! Жена, уж на что не одобряет, и то - "Сходи, говорит, принеси ему похмелиться - а то бывает, помирают люди, когда с недопоя". Ну, вот я и…
- Молодец, Сереж. Ты… это… поставь на столе… как ты приготовил… и иди… (Сергей удивился - у него изменилось лицо; почему-то Художник теперь видел все в мельчайших подробностях) Заказ срочный… завтра сдавать… (ХОРОШО!!! КЛАССНО ДЕРЖИШЬСЯ!!!) а она озабоченная попалась…вот и пришлось… то ее… то картину… (ВАЛИ ОТСЮДА, УПЫРЬ ХРЕНОВ!!! ПОЧИТАТЕЛЬ ТАЛАНТА, КЛИЗМУ ТЕБЕ С ТОЛЧЕНЫМ СТЕКЛОМ!!!) Так что… надо в себя прийти…
- Извините, (ИО), если что не так… Может, Вам "Виагру" попить? Хе-хе… (Серегино лицо меняется, появляется страх, фиксируется в положении "не мешать ни под каким видом") Вы того… отдыхайте… звоните потом, если что… Я ж вижу, что Вам надо в себя прийти - вон какой зеленый с лица-то… Как понадоблюсь - звоните… Я и жене втык дам - чего выдумала, художника беспокоить… по вашему делу, у Вас всегда творческий процесс… так если что, звоните, я всегда помогу… А дверь я захлопну (в процессе разговора Серега встает, задом выходит из кухни, только что не кланяется в пояс).
Художник дождался, пока не щелкнул замок на лестничной площадке, подождал еще шесть минут - видимо, пока Серега не спустится к себе -, затем, выпив рюмку водки и закусив маринованными помидорами (ну, пару - тройку раз, скажем честно, выпив и закусив) и, обретя твердость в ногах, поплелся (именно так!) в мастерскую. Пожалуй, он правильно сделал, как следует выпив и по минимуму закусив, ибо в более трезвом состоянии картина, открывшаяся ему, могла бы заставить потерять сознание.
На кушетке лежала Альбина - связанная, с выпученными глазами, с пеной вокруг рта, - а на мольберте стоял холст, и на этом холсте была полноценная картина. Подойдя к холсту, Художник ощутил острое желание выпить - только вот водки под рукой не было.
На холсте была картина, которую он не задумывал и не хотел писать, но та, которую он обрисовал Альбине - "Маньяк близко!" И лицо жертвы как в фотографическом, так и в описательном плане в точности повторяло лицо Альбины…