M/F, M/G

Глава X. Папенькина дочка.

Воспоминания юности. – Заговорщики.

Судьи невольно содрогнулись при разоблачении
этих еще неведомых им злодеяний.

Александр Дюма. Три Мушкетёра.

Родилась я во Фландрии, в городке под названием Турне. Земли эти когда-то были французские, но лет за сто до моего рождения заграбастали их англичане. Потом англичан прогнали немцы, но им здесь, видно, не понравилось, и отдали всё испанцам. А испанцы - народ не привередливый, так до сих пор и владеют. Но добрые жители Фландрии на все эти пертурбации особого внимания не обращают - как говорили по-французски, так и говорят.

Вообще, Турне - город древний и прославленный. Построили его чуть ли не римляне, и даже ходит среди местных пьянчужек легенда, будто похоронен здесь какой-то древний король. По-моему, сказки это всё! Какой нормальный король позволит похоронить себя в такой дыре? Я бы на его месте не согласилась! Нет, ну хотя бы Лилль - это ещё куда ни шло, там всё-таки театр есть, магазины модные на каждом углу! Ну, в крайнем случае - Армантьер! Но Турне? Что это за вонючая речка? Шельда, говорите? А по-моему - сточная канава! Нет уж! Везите мой прах отсюда подальше! Я король или кто?!

Папочка мой был здешним судьёй. Дело это хлопотное и не такое прибыльное, как может показаться. Особенно для такого простодушного увальня, каким был папочка. Так что состояние, достаточное для обзаведения семейством, он сколотил только годам к 45. Нашёл себе подходящую мещаночку, женился, ну а дальше приключилась классика жанра: через полгода супруга - совсем молодая девчушка, насколько я понимаю - понесла, а ещё через девять месяцев - умерла при родах. Обычное дело. Ну, а я - выжила.

Для папочки я была свет в окошке, единственная отрада и золотоволосое солнышко. Баловал он меня изо всех сил! Дела его шли в гору, и я получила воспитание не хуже настоящей дворянской дочки - танцы, шманцы, этикет - всё как в лучших домах. Тем более, что папочка на старости лет, за многолетнюю беспорочную службу ещё и всамделишное дворянство отхватил. Наследственное! Так что происхождение моё, если не вдаваться в детали, вполне себе ничего!

К сожалению, внезапный аристократизм вызвал у бедного папочки типичное головокружение от успехов. Загорелся он опять матримониальными планами, причём жениться решил непременно на дворянке. Нашёл многодетную вдовушку из какого-то вконец обнищавшего, но страшно древнего и гордого рода. Деваться ей было некуда - едва-едва концы с концами сводила. А кто ещё за такого дедульку пойдёт, к тому же - выскочку из подлых сословий? Звали её - Анна де Брёй.

Что было дальше, вы, наверное, и сами догадываетесь. Избалованная дочка, вступающая в трудную пору отрочества. Хваткая мачеха с четырьмя вреднючими детками, готовая на всё, чтобы обеспечить им безбедное существование. И добродушный, покладистый старичок. Что из такой горючей смеси может образоваться? Ничего хорошего - уж точно!

Военные действия шли с переменным успехом, причём больше всех доставалось бедному папочке, беспорядочно метавшемуся на линии огня. Какими всё-таки бесчувственными, неблагодарными, наконец - просто глупыми как пробки - бывают любимые избалованные папенькины дочки! Но я чувствовала себя никому не нужной, брошенной, преданной - и злилась на папочку даже больше, чем на его "костлявую мымру". Так, общими усилиями, дружно, лихо и весело мы с мачехой загоняли папочку в могилу. Разница была только в том, что мымра расчищала себе и своим отпрыскам путь к достатку и благополучию, а я - пилила сук, на котором сижу.

Теперь-то я понимаю, что надо было не воевать с этой стервой, а папу от неё защищать! Любезничать с ней, быть послушной и вежливой - только бы папочке казалось, что всё хорошо! Ведь проживи он на пару-тройку лет подольше - и я бы уже вступила в дееспособный возраст! Спокойно получила бы свою долю наследства. Вышла бы замуж за какого-нибудь аристократа, обнищавшего достаточно, чтобы закрыть глаза на низость моего происхождения за те скромные средства, что прилагались бы ко мне в качестве приданного. Нарожала бы кучу детишек. Была бы сейчас преждевременно состарившейся толстой истеричкой. Так что - нет худа без добра, но папу всё равно жалко!

Он ушёл в лучший мир, оставив меня на съедение этому выводку крокодилов. И началась сказка. Про злую мачеху и бедную сиротку. Нет - гребешками и яблочками, опрысканными крысиным ядом, меня не травили. И в тёмном лесу, к дереву привязанной, на съедение волкам не оставляли. Просто отвезли в славный своими модными магазинами город Лилль - и отдали в первый попавшийся монастырь, где меня быстро и не спрашивая разрешения обвенчали с Христом.

Вы хотите, чтобы я рассказала про женский монастырь? Нет, правда хотите? Ну, ладно. Расскажу. Только если вы рассчитываете на что-нибудь пикантное… Жалко мне вас… Ничего пикантного в этом гадюшнике с большой готической буквы "Г" не было. Было там семьдесят единиц ни-разу-нетраханных баб, день за днём срывающих друг на друге остервенение за свои разбитые мечты.

Больше всего доставалось нашей монастырской молодёжи. А уж монастырская молодёжь - на мне отрывалась, потому что самой молодой в этом Христовом гареме была я. Лет 15 мне было. А может - 16.

Так ведь мало того, они ещё и работать меня заставляли! А когда я, естественно, отказывалась - лупили, как только бабы умеют - без особых увечий, но больно до жути. Ну что вы мнётесь? Хотите спросить, не делали ли со мной чего-нибудь ещё? Чего-нибудь пикантненького? Нет. Не делали.

Вот, правда, крапивой по голой заднице хлестали… Что-то пикантное в этом есть, если, например, наблюдать со стороны. Ой! Чуть не забыла! Вам понравится! Пару раз, за какие-то особо мерзкие грешки, меня таскали к аббатисе. Ставили коленками на стул, привязывали, и старуха дубасила меня клюкой по пяткам. Прошибало до мозгов! У меня аж кровь носом шла! Есть у этой процедурки какое-то испанское название. Я его не помню и вспоминать не хочу.

А жил у нас в монастыре один молодой симпатичный кюре. Чего? Откуда мужчина в женском монастыре? Ну как откуда? Мы же монахини! Нам же молиться надо! Исповедоваться! И так далее! А для этого церковь нужна! Она и была, как во всяком монастыре, хоть в женском, хоть в мужском. А при церкви должен быть святой отец - иначе какая же она церковь? И что? Вы когда-нибудь видели святого отца - женщину? И я не видела. Поэтому при каждом женском монастыре имеется святой отец.

Наш духовный окормитель, как я уже говорила, был молодой, симпатичный и скромный. На нас - невест Христовых - он даже глаз не поднимал! И правильно делал - там, в основном, такие морды были, что без содрогания не взглянешь! Так только - зыркнет иногда - и сразу обратно очи долу опускает. Отец Дюбуа его звали.

И вот как-то раз окочурилась старая монашка, которая в этой церкви полы драила. И попросил наш кюре аббатису прислать на это место меня. А я к тому времени для монастыря отрезанный ломоть была - поняли уже, что пока меня не убьют, работать я не буду, а после - и подавно. Так что морили меня потихоньку голодом, колотили регулярно - в общем, аккуратно сживали со свету. И на просьбу святого отца (как он мне потом рассказывал) аббатиса сделала круглые глаза и ответила, что, мол, отец Дюбуа ей отец, и сладость души её, и божественный свет глаз её, и нежная орхидея молитвенного экстаза её, и ещё много чего в том же духе, и любые его пожелания она готова выполнять беспрекословно и незамедлительно, но вообще-то она не советует. До чего всё-таки развратнючая старушка! Ей же, наверное, лет сорок уже было! Нет бы о душе подумать, так нет - одни орхидеи экстаза на уме, да процедурки испанские! А отец Дюбуа её стал уверять, что, мол, вернёт заблудшую овечку в стадо Божие, что, дескать, есть у него в этом деле богатый опыт
, что он в сиротском приюте на трудных подростках собаку съел и так далее. Аббатиса надулась, но разрешение дала.

Притащили меня на следующий день в церковь, пред светлы очи отца Дюбуа. Он знаком велел сёстрам удалиться и попытался обратиться ко мне со словами увещания.

- Дочь моя... - Сказал он.

- Во-первых, я не твоя дочь, а папочкина! - Живо откликнулась я. - А во-вторых, мой папочка на одну ладонь тебя положит, а другой - прихлопнет! Ты не думай! Мой папочка - знаменитый разбойник!

- Возможно, я был введён в заблуждение... - Пробормотал кюре. - Но мне сообщали, что вы - круглая сирота.

- Всё тебе наврали! Моего папочку так просто не укокошишь! - Я помолчала. - А даже если и так! У папочки ещё дружки остались! Вот скоро они за него отомстят и приедут за мной. А весь этот монастырь - сожгут!

Я эту историю - про папу-разбойника - всем тут рассказывала. Сёстры, услыхав её, разве что по полу не катались, а ржали так, что вся обитель наша ходуном ходила. Но я не отчаивалась. Должно же было моё враньё хоть на кого-то подействовать! И вот дождалась. Отец Дюбуа ржать не стал. И смотрел он на меня с такой жалостью, что я не выдержала и разревелась.

Наверное, про свой опыт с подростками отец Дюбуа не слишком врал. Не прошло и двух часов, как я уже вовсю драила церковные полы. Да ещё и как старалась! Мне так не хватало папочки, что для любого, в ком было хоть немножко от него, я была готова в лепёшку расшибиться!

* * *

И стала я при отце Дюбуа в церкви трудиться. Прихожу с утра пораньше и хлопочу до позднего вечера. Солнце уже село, сёстры спать улеглись, а я всё хлопочу - в церкви всегда какое-нибудь благовидное занятие можно найти, чтобы к сёстрам в барак подольше не возвращаться - то подправить, это подкрасить, или просто - возле святого отца посидеть. Тем более, отец Дюбуа меня и не гнал. Нравилась я ему.

- Труженица, - говорит, - пчёлка Божия… - И по плечику погладит.

Приятно. Я от таких вещей отвыкла уже. Вот - опять привыкаю. А как я полы мыть примусь - обязательно в щёлочку за мной подглядывает, из закутка своего занавешенного - как я, рясу за поясок подоткнувши, голыми ногами сверкаю. Ну и пусть подглядывает, что мне - жалко что ли? Главное, чтобы не прогонял!

А однажды приключилось у нас происшествие. Драила я опять полы, поскользнулась на мокром босыми ножками, да как шмякнусь! Коленкой ударилась так, что в глазах потемнело! Сижу, плачу. Отец Дюбуа прибежал, обнял меня, гладит, успокаивает, а я ещё больше плачу - во-первых, больно, а во-вторых - так приятно!

- Как же это вы, дочь моя?! Сильно болит?

- Ой! - Говорю. - Святой отец! Так болит! Так болит!

- Ну-ка, покажите ножку…

Приподнял мне рясу, поглядел на коленку ушибленную. А я ему в грудь уткнулась и плачу изо всех сил! Стал он мою коленку поглаживать, и снизу от коленки поглаживать, и сверху поглаживать, а сам дышит так как-то - взволнованно дышит. А я - дальше плачу. Поднял он меня тогда на руки и в закуток свой поволок. А на меня такое блаженство накатило - как же давно меня, оказывается, уже на ручки не брали!

Принёс меня, посадил на скамейку и опять коленкой занялся - гладит, дует, целует - прямо как папочка в детстве! Меня совсем развезло - коленка прошла почти, а я не унимаюсь!

- Ну что вы за плакса такая, дочь моя? - Говорит отец Дюбуа. - Я же вижу, это ушиб обыкновенный, хватит плакать!

- Нет! - Говорю. - Необыкновенный!

И дальше плачу. Святой отец головой покачал, коленку мою оставил, сел позади и как начнёт бока мои щекотать!

- А ну не плачь! Иж, расхныкалась! Сейчас мигом вылечу плаксу хитрющую!

Тут я уже просто на седьмом небе оказалась! Папочка в детстве всё время меня щекотал. Очень любил слушать, как я хохочу! А я как любила! Влезу к нему на колени и специально канючить начинаю, знаю, не удержится - щекотать станет. Так что отец Дюбуа, можно сказать, на самую нежную мою точку надавил. Щекочет, щекочет - никак остановиться не может, и - видно, что сам не поймёт - то ли щекочет меня, то ли грудь мою тискает. Папочка - сами понимаете, так не делал. Да и груди у меня в то время ещё не было. Но мне это почему-то тоже нравилось, от этого удовольствие было даже ещё больше.

Вдруг святой отец весь замер, да как от меня отпрыгнет! Бросился к распятию, на колени упал и давай молиться.

- Доминус! - Говорит и дальше по-латыни шпарит. - Меа кульпе! - Говорит и жалобным таким голосом дальше балаболит. - Конфитеантур! - И всё в таком духе.

Я ему:

- Отец Дюбуа! Ножка ещё болит!

Он на меня оглянулся, с болью какой-то в глазах, и опять на крест взгляд перевёл. А крест у отца Дюбуа роскошный, большой, тёмного дерева, а на нём - Иисус изваян. Красивый такой, мускулистый. И так на Иисуса в эту минуту свет из оконца упал, что показалось мне, будто наш добрый Господь отцу Дюбуа заговорщицки подмигивает. Вздохнул святой отец, с колен поднялся - и послушно пошёл ко мне - коленку страждущую утешать.

Примечания.

Фландрия (то же самое – Фламандия) – историческая область на западе Бельгии и северо-востоке Франции, составлявшая территорию Фландрского графства, в XVII веке входившего в состав Испанских Нидерландов. В настоящее время название Фламандия распространилось на всю северную Бельгию, населённую фламандцами.

Турне – город на западе Бельгии, во франкоязычной части страны. Известен с V века. В XVII веке принадлежал Испании.

«Земли эти когда-то были французские...» – Как франкофонная фламандка и «пламенная патриотка Франции» Шарлотта представляет историю родного края в виде, несколько извращённом велико-французским шовинизмом. В действительности Фландрия до XIV века была самостоятельным государством. Во время Столетней Войны она была ненадолго захвачена Францией, а затем – Бургундией – в то время также вполне самостоятельной. В XV веке владения бургундских герцогов в результате династического брака отошли к Габсбургам – австрийским курфюрстам и кайзерам Священной Римской Империи. В середине XVI века Габсбурги, сосредоточившие к тому времени под своей властью половину Европы, не считая колоний Нового Света, разделили свои владения между двумя ветвями династии – испанской и австрийской. Нидерланды, вместе с Фландрией, оказались в «испанской половине». К XVII веку северные Нидерланды отделились от Испании в ходе революции в самостоятельное государство Соединённых Провинций (современная Голландия). Южные Нидерланды (современная Бельгия) в XVII веке оставались испанскими.

«…как говорили по-французски, так и говорят.» - В данном случае Шарлотта демонстрирует не только пламенный французский патриотизм, но и некоторую провинциальность, говоря не о всей Фландрии, а только о своих родных местах на франкоязычном юге графства. Большинство фламандцев как говорило, так и говорит на фламандских диалектах нидерландского.

«…легенда, будто похоронен здесь какой-то древний король.» - Гробница короля франков Хильдерика (умер около 481 года), отца знаменитого Хлодвига, была найдена в 1653 году близ церкви Сен-Брис в Турне.

Лилль – город на северо-востоке современной Франции, во французской части Фландрии. С XV века - один из европейских центров ткацкой промышленности. Можно вспомнить строчки из советского мюзикла о трёх мушкетёрах: «Всюду кровь на лилльской ткани, на брабантских кружевах…» В XVII веке входил в Испанские Нидерланды. Дюма в "Трёх мушкетёрах" этого, кстати, не учитывает. У него Лилль - это Франция, как в его время.

«Ну, в крайнем случае – Армантьер!» – Сложно сказать, почему для захоронения короля Хильдерика Шарлотта предпочитает крохотный Армантьер сравнительно крупному Турне. Может быть, предчувствие?

Шельда – река, берущая начало в Арденнах и впадающая в Северное Море у Антверпена и Флиссингена. Шарлотта несправедлива к этому водоёму.

«…всамделишное дворянство отхватил. Наследственное!» - Описанная ситуация: обнищание части старого дворянства, образование дворянства «нового» из буржуазной среды, через приобретение чиновничьих должностей (главным образом, судейских), дающих право на получение дворянства (т.н. «дворянство мантии»), была в высшей степени характерна для Франции эпохи Ришелье. Но как обстояло дело с «новым дворянством» в Испании и в Испанских Нидерландах того времени – это мне выяснить не удалось, и что-то подсказывает мне, что обстояло не очень. Вполне может быть, что в тогдашней Фландрии получение дворянства и даже занятие должности городского судьи для буржуа было делом не реальным. Какое счастье, что я пишу не исторический роман, а «авантюрно-эротическую повесть с извращенским уклоном» и могу врать сколько заблагорассудится!

Анна де Брёй. – В «Трёх мушкетёрах» - имя, под которым Миледи выходит за графа де Ла Фер (в оригинале - Anne de Breuil, в русском переводе – Анна де Бёйль, правильно – Анна де Брёй). Однако в пьесе Дюма «Юность мушкетёров» Шарлотта Баксон сообщает виконту де Ла Фер (он ещё не граф), что Анна де Брёй – имя её матери (до замужества). Я решил присвоить это имя мачехе Шарлотты.

«…на съедение волкам не оставляли.» - Шарлотта имеет в виду какой-то из вариантов сказки, известной в переложении братьев Гримм как «Белоснежка и семь гномов», в переложении Пушкина как «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях» и т.д.

«Есть у этой процедурки какое-то испанское название.» - Бастинадо.

«Доминус… …меа кульпе… …конфитеантур!» - «Господь… …моя ошибка… …исповедуюсь» (лат.)



(продолжение следует) ->