И нашла на меня с тех пор какая-то падучая. Как отец Дюбуа в пределах видимости окажется, у меня с ногами что-то случается, и шлёпаюсь на ровном месте! Отец Дюбуа эти мои падения старается не замечать, но сердце у него доброе, стоит мне носиком зашмыгать - и вот оно уже не выдерживает. И вот меня уже гладят, целуют, щекочут, на больное место дуют и всячески обо мне заботятся!
А тут я ещё повадилась ему свои болячки показывать, которыми меня другие невесты Христовы наградили. Вообще-то, с тех пор, как я при отце Дюбуа состою, колотить меня запретили. Но у меня ещё старых синяков сколько хочешь осталось! И на ручках, и на ножках, и на спинке, и на попке, и на плечиках, и на бочках и везде-везде-везде. И болят все ужасно, спать мешают, и как я с ними жива-то осталась не понятно! И все надо погладить! И поцеловать! И подуть на них! Много работы стало у отца Дюбуа. Прямо чуть в обморок не падает. Особенно когда попку мою врачевал - так тяжело дышал! Я за него прямо перепугалась!
- Святой отец! - Говорю. - С вами там всё в порядке?
Я же его не вижу. Я на лавке лежу. Рясу на голову себе задрала. Чего он так дышит? Ещё умрёт, не приведи Господи!
- Вы, - говорю, - святой отец, смотрите - не умирайте! Меня сёстры без вас мигом прикончат! Они знаете, как меня теперь ненавидят? С тех пор, как я тут, при вас? Ещё больше, чем раньше!
А отец Дюбуа попку мою растирает и хрипло так спрашивает:
- Почему же они вас ненавидят, дочь моя?
- Завидуют страшно! - Отвечаю.
* * *
И вот, в один прекрасный день, рассказала я отцу Дюбуа про ужасные процедурки нашей аббатисы и при этом наврала, что пятки у меня до сих пор зверски болят. На самом деле они у меня уже не очень болели.
- Вот бы хорошо, - говорю, - на них подуть!
Святой отец вздохнул, как всегда в таких случаях, и повёл меня в свой закуток. И вот мне уже дуют на пяточки, и нежно ласкают их.
- Спасибо, святой отец! - Говорю. - Уже не так больно! Но для закрепления эффекта надо же ещё поцеловать!
Ой, как приятно! Что бы такое придумать, чтобы это подольше не кончалось?
- Святой отец! Ещё другую ножку!
Потом мы с отцом Дюбуа пришли к единодушному мнению, что для оттока флегмы и притока сангвы пяточки необходимо пощекотать. Я сидела, вытянув ноги вдоль скамейки, и опиралась руками позади себя. Святой отец сидел у моих ног и щекотал пятки. Я хохотала и пиналась. Служитель Церкви положил мои ноги себе на колени и, придерживая одной рукой, пальцами другой забегал по всем подошвам, не разбирая, где там пятка, где носок. Я была в восторге, хохотала как сумасшедшая и колотила ладошками по скамейке.
- Дитя моё! Не разрушайте мебель! - Со смехом воскликнул святой Отец.
- И-и-и-и-и-и-хи-хи-хи-хи-хи!!! Я не могу-у-у-у-у!!! - Верещала я.
- Тогда я не стану вас щекотать! Без скамейки мне придётся читать книги, сидя на полу, и я преждевременно разрушу своё здоровье!
И он действительно перестал! Чудовище!
- Ну-у-у-у… - Заканючила я, обводя глазами каморку в поисках чего-то, что подскажет мне способ повлиять на упрямца нужным образом. Наконец, я нашла!
- Святой отец! - Воскликнула я, указывая на моток старой верёвки, валявшийся на полочке между стопкой бумаги и замызганным маленьким зеркальцем, перед которым отец Дюбуа сражался со своей растущей не по дням, а по часам чёрной щетинкой на лице. - А разве в книгах по медицине, где вы прочитали про разные сангвы и флегмы, не написано, что при проведении сложных операций пациента нужно как следует привязать?
Отец Дюбуа покраснел.
- Допустим, в книгах об этом написано… - Буркнул он.
- Ну и вот! - Я протянула ему сложенные ручки. - Привяжите меня к этой своей скамейке, раз уж она так вам дорога, и я больше не буду угрожать её целости, сколько бы не потребовалось щекотать меня для успешного лечения! Я прямо чувствую, как флегма вот-вот начнёт оттекать от моих пяточек, а сангва - притекать! Надо только ещё чуточку пощекотать!
- Дочь моя. - Начал отец Дюбуа. - В книгах говорилось о немного других операциях…
- И что же? - Перебила я. - Вы позволите мне умереть от какой-нибудь гангрены только потому, что в книгах об этом забыли написать?! Подумайте - что сказали бы, глядя на вас, Гален и Гиппократ. "Ничтожный целитель!" - Сказали бы они. - "Он даже пятки вылечить не может! Какой позор!"
Я знала, что это его зацепит! Как все умники и книгочеи (а я в процессе своего домашнего образования на них насмотрелась), отец Дюбуа не выносил сомнений в глубине своих познаний.
- Ах, так! - Воскликнул он. - Ну тогда держитесь! Сейчас узнаете, как Гален с Гиппократом таких пациенток от воспаления наглости лечили!
Возмущённо бормоча себе под нос что-то ещё про Авиценну и Парацельса, отец Дюбуа схватил верёвку, связал мне руки над головой и приторочил к скамейке, на которую я с готовностью опрокинулась, затем - уже другой верёвкой - были связаны и прикручены к скамье мои щиколотки.
- Отец Дюбуа! Я вся трепещу! - Пропищала я.
И тут от стал щекотать меня по настоящему! Я даже и не знала, что можно так щекотно щекотать! Я уже не смеялась, не хохотала - я фыркала и шипела как кошка, тявкала как лисичка и кудахтала как курочка. Где он такому научился - я себе не представляю! У отца Дюбуа словно стало вдвое больше пальцев, и двигались они каждый сам по себе. Мои ножки никак не могли приспособиться к этим бесящим прикосновениям. Я извивалась словно одержимая. Всё это продолжалось и продолжалось и продолжалось...
- Ну? Как там наша флегма? - Спросил отец Дюбуа, приостановившись и взглянув на меня.
О-ё-ё-ёй… Папочка меня так не щекотал... Это было какое-то совершенно новое удовольствие! Мучительное и оттого особенно острое!
- Ещё осталось немножко… - Простонала я, непроизвольно облизывая пересохшие губы.
Я дышала как лошадка после долгой и быстрой скачки. И была такой же взмыленной. Мокрые волосы приклеились к моим щекам, одежда прилипла к телу. В общем, выглядела я не совсем так, как подобает истинной бенедиктинке. Зато, должно быть, сильно походила на мученицу времён гонений на Церковь, которую злобные язычники распяли на решётке, окропили уксусом, помазали горчицей, посыпали майораном и собираются готовить из неё барбекю.
- По-моему, здесь только сангва... - Пробормотал святой отец, не отрывая от меня глаз. - Кровь… Молоко... И... - Он как-то хищно втянул носом воздух. - И молодое вино... Думаю, продолжение терапии будет излишним...
Я не нашла сил для возражений. Отец Дюбуа стал развязывать мои ножки, но руки его отчего-то дрожали, и он никак не мог справиться с узелком. Наконец, у него получилось. Святой отец встал и как-то неловко потянулся к моим привязанным рукам, при этом его лицо оказалось совсем близко от моего. Он замер, глядя на меня, и вдруг впился ртом в мои губы! Я даже не сразу поняла, что это он меня так целует. Сначала я испугалась, что он решил меня съесть - с такой яростью вцепился! Но скоро я успокоилась. Отец Дюбуа кусал мои губы совсем не больно, осторожненько так покусывал. Разве людоеды так кусаются? Нет! Людоед бы мне в два счёта голову отгрыз! Что я - сказок про людоедов не слышала? Язык святого отца пробрался мне в рот и рыскал, словно хотел проверить - не спрятана ли там монетка. "Удивительное - рядом!" - Подумала я. Руки священника не теряли времени даром - шныряли по всему моему телу и мяли его, будто прачка, стирающая бельё. Да уж... Папочка со мной такого никогда не проделывал... Но, как ни странно, эксцентричные выходки отца Дюбуа вовсе не казались мне неприятными. То есть я была немного озадачена... не столько поведением нашего доброго кюре, сколько своей реакцией на него. Мне вдруг показалось, что приставая к отцу Дюбуа с требованиями утешить меня, погладить, пощекотать и так далее, на самом деле я хотела чего-то вроде вот этого... Но зачем?! Ах, да какая разница зачем, если это так приятно, что голова кружится! Рука святого отца скользнула мне под подол и медленно заскользила вверх по внутренней стороне бедра, чуть щекоча пальцами нежную кожу. Его рот оторвался от моих губ и припал к шее, целуя то там, то здесь, пока не зарылся в волосы возле уха. Я хотела сказать, что ушки мои, слава Богу, не болят, но смогла только застонать от переполнившего меня удовольствия. Когда отец Дюбуа принялся освобождать меня от скромных монашеских одеяний, я по-прежнему не представляла, что он затеял, но откуда-то совершенно точно знала, что это именно то, чего я хочу.
* * *
Увы, наш с отцом Дюбуа медовый месяц продлился недолго. Недельки две, может - три. Как все влюблённые, мы были слишком беспечны, и бдительные сёстры срисовали нас в два счёта. В один печальный день, аббатиса вызвала отца Дюбуа к себе и заявила, что всё знает о его мерзком блуде с "этой малолетней потаскушкой, место которой - в полковом борделе, а не в святой обители". Памятуя о былых заслугах отца Дюбуа, учитывая молодость его лет и неопытность в противостоянии мирским соблазнам, аббатиса не станет ходатайствовать перед епископом о созыве капитула и проведении над отцом Дюбуа церковного суда, что, несомненно повлекло бы отрешение от сана и лишение духовного звания, но, проливая горькие слёзы о его падении, вынуждена просить отца Дюбуа удалиться из её монастыря на все четыре стороны. Добрая настоятельница не скрыла, что "маленькую тварь" ждёт длительное заточение в монастырских подвалах на хлебе и воде и самая суровая епитимья, которую аббатиса только сумеет измыслить. При этом святая мать бросила весьма многозначительный взгляд на шкафчик, где в воспитательных целях ею были вывешены на всеобщее обозрение разнообразные средства умерщвления плоти, на которые отец Дюбуа и прежде не мог смотреть без содрогания, а теперь, представив меня в лапах этой, как он позже выразился, "медоточивой гиены", он и вовсе лишился дара речи. Однако, храбрый кюре скоро взял себя в руки. Он выразил смиренное раскаяние в свершённых им тяжких грехах, глубокое сожаление в том, что не оправдал возложенного на него высокого доверия Святой Церкви и - в особенности - добродетельнейшей из её служительниц, с которой отец Дюбуа не достоин дышать одним воздухом, и только просил разрешения зайти на минуту в церковь, чтобы забрать свои книги. Аббатиса презрительно скривилась и пожала плечами, не удостоив его ответа.
Почтенная настоятельница не допускала и мысли о том, что какой-то мальчишка, едва надевший рясу, осмелится играть с ней во взрослые игры. Но в отце Дюбуа, на его беду и к моему счастью, впервые в жизни проснулся авантюрист. Явившись в церковь, он первым делом - естественно - сгрёб в дорожную сумку свои книги. А затем схватил меня за руку и, ни слова не говоря, поволок на выход. По его лицу я уже поняла, что что-то стряслось, и так же безмолвно повиновалась. У ворот аббатства дежурил Жан-Клод - угрюмый селянин из Тамплемара - деревушки, расположенной подле аббатства, жители которой были связаны с монастырём ленными повинностями. Одной из таких повинностей и была охрана ворот. Если бы я одна сюда сунулась, Жан-Клод бы меня, понятно, не выпустил, а то и пинка ещё отвесил - невелика птица, церемониться со мной. Но отец Дюбуа был особой важной и "приближённой", имеющей право покидать аббатство, когда ему вздумается. Правда, монахинь он с собой раньше туда-сюда не таскал. Ну так что же? Мало ли чего? Дело оно такое - господское. Не жан-клодского ума. Так что, увидев нас, суровый привратник только пожал плечами и опять уставился в другую сторону - туда, где у ручья сёстры стирали бельё, специально поближе к Жан-Клоду расположившись. Сёстры старались изо всех сил, и зрелище было захватывающим. Мы с отцом Дюбуа выскочили из головы Жан-Клода ещё раньше, чем из ворот аббатства.
Мы вышли на большую дорогу, повернули на север и через несколько часов достигли пригородов Лилля.
Примечания.
«…для оттока флегмы и притока сангвы…» – имеется в виду теория Гиппократа о «четырёх жидкостях» в организме человека. Кровь (сангва) происходит из сердца, Слизь (флегма или лимфа) – от мозга, Жёлтая Желчь (хола) – из печени, Чёрная Желчь (мелено хола) – от селезёнки. Нарушение баланса между этими жидкостями, по Гиппократу, приводит к болезням. Из этой теории Гиппократ вывел учение о четырёх темпераментах – сангвиническом, флегматическом, холерическом и меланхолическом, сохраняющее значение в бытовой психологии до сих пор.
Гален (около 130 – 217 гг. н.э.) – греко-римский медик и философ. Особенно известен своими исследованиями анатомии, кровообращения и нервной системы.
Гиппократ (около 460 – около 370 гг. до н.э) – древне-греческий медик, считается «отцом медицины». Автор ряда трактатов, а также знаменитой «Клятвы Гиппократа», формулирующей этические принципы, которых должен придерживаться врач.
Авиценна (980-1037) – персидский учёный. Среди прочего, известен трудами по медицине.
Парацельс (1493-1541) – швейцарский медик и алхимик.
Тамплемар – деревня в окрестностях Лилля. Согласно «Трём мушкетёрам», Миледи была «монахиней Тамплемарского монастыря бенедиктинок».
(продолжение следует) ->
