Я распахнула окно, и утро встретило меня прохладой. С моря дул ветер и что-то такое нагонял. Прохладу как раз нагонял. Впечатляющий вид на Пролив и прибрежные скалы немного портила отнюдь не ажурная решётка, напрочь лишавшая меня гипотетической возможности вернуться во Францию верхом на помеле. Помела, кстати, тоже нигде не было. Всё предусмотрели, сволочи! То есть, это сволочи думают, что всё предусмотрели. У меня на этот предмет иное мнение. Скоро я совсем озябла в своей ночной рубашке и вынуждена была закрыть окно.
Немного подумав, я облачилась в самое скромное из своих платьев - прямо аж без декольте - зато с премилым, но тоже скромным белым воротничком. Надеюсь, так я буду больше соответствовать образу мученицы за веру. Подумав ещё чуть-чуть, я решила обойтись без обуви. Правда, на этом каменном полу так можно было с лёгкостью подцепить насморк, а то - и что-нибудь похуже. Ну, да насморка бояться - в Господа не веровать. Во-первых, не следовало забывать про особые пристрастия моего экстравагантного единоверца Фельтона - пусть любуется, душа военно-морская, пусть у него в голове истинноверие и страсть к моим ногам как следует между собой перемешаются. А во-вторых, евангельская босоногость так шла к моему новому имиджу, что я сама на себя залюбовалась в зеркало.
Я тут же взялась принимать всевозможные благочестивые позы - молитвенно складывать ручки, закатывать глазки, преклонять колени - тщательно следя, чтобы получалось одинаково сексуально и спереди, и сзади. К счастью, я вовремя опомнилась. Дорогая! Ты не на католической мессе перед господами мушкетёрами задницей вертишь! С пуританином весь этот цирк может дать совершенно противоположный эффект! Так что, скромней, Шарлотточка, скромней… Я постаралась придать своим глазам фанатический блеск, а лицу и фигуре - непреклонную готовность принять мученический венец за Господа Моего. Тфу, ты, чёрт! Ничего не выходит! Ну, какая из меня к поросячим свиньям пуританка! Ладно. Вчера, когда я импровизировала сходу, особо не задумываясь, выходило как будто неплохо. Вот и не надо железной решимости. Пусть будут святая простота и безыскусное очарование непосредственности. Это мне лучше всего удаётся. Я ведь, в глубине души, такая и есть. Я скорчила перед зеркалом соответствующее выражение лица и чуть не расхохоталась! Да, Шарлотт
а! Вот такая ты на самом деле! Кошмар…
В коридоре послышался голос Фельтона, руководившего сменой караула. Настало время для концерта по заявкам. Я набрал в грудь воздуха и фальшиво, но с душой запела:
- Во градах ваших с улиц шумных
Рабы Антихриста безумны,
Душе противные как гробы,
Исполнясь тупости и злобы,
Нас гонят прочь - детей Христа -
В разврате пламенеющи уста
Екатерина - матерь Вельзевула -
Отверзла - словно пасть - акула.
И, позабыв свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Куда ведут вас ложные жрецы,
Которые есть форменные псы?
Не для кумирам поклоненья,
Не чтобы пестовать корысть -
Мы рождены для Господу служенья,
А он сказал: "Работай и молись!"
- Эй ты! Певица! Заткнись Христа-Спасителя ради! - Завопил кто-то из охранников.
- Заткнись сам! - Рявкнул Фельтон. - Тебя здесь охранять поставили, а не орать что в голову взбредёт!
- Ну, господин лейтенант! Она хоть бы в ноты попадала что ли! У меня уши вянут её слушать!
- Ни слова больше! А то вломлю три наряда при кухне!
- При кухне? Это можно!
Ободрённая успехом, я затянула следующий номер:
- Вы жертвою пали в борьбе роковой -
В ужасных погибли страданьях.
Вы отдали все, что могли, для Него -
Избравшего вас к испытаньям.
Довольно терзал вас в застенках сырых
Епископов чёрный капитул!
Когда ж на костёр вас потом упекли -
Вы пели, молились и гибли.
Антихрист пирует в роскошном дворце,
Опреснок вином запивая,
Но грозные буквы давно на стене
Уж чертит рука роковая.
Настанет пора, и восстанет Господь -
Великий, могучий, суровый.
Прощайте же, братья! Пусть с вами Господь
Разделит венок свой терновый.
- А-а-а-а-а-а-а-а! - Послышалось из-за двери. - Я больше не могу! Ради Бога - пусть она замолчит!
- Ладно, солдат! - Сказал Фельтон. - Я сам достою твою смену. Марш на кухню! Чтоб глаза мои тебя не видели! Музыковед хренов…
Я напрягла память, вспоминая что-нибудь ещё из того, что пели слуги моего мужа - из числа пуритан - по ночам на конюшне, когда думали, что их никто не слышит. Мы с милордом развлекались тут же, в пустующем стойле, за тоненькой стеночкой. Я ведь уже упоминала интерес моего покойного мужа ко всему, связанному с лошадьми? Ну, вот. Время от времени бывал у него такой каприз.
- Лотти! - Говорит, а Лотти - это называл он меня так. - Твой Россинант соскучился по своему любимому стойлу!
И вот ночью, потихоньку - чтобы из слуг кто-нибудь не увидел - веду его под уздцы на конюшню. Там привязываю, мою, гриву расчёсываю, бока скребу. А милорд довольный - прямо ржёт время от времени - да так ржёт, что от настоящей лошади не отличишь! Ну, а пуритане наши за стеночкой гимны свои распевают - очень они нас с милордом потешали! Вот оттуда я их песенки и позапоминала.
Я запела опять:
- Убили гугенота прямо в сердце!
Ой, суки, замочили ни за что!
Стоит над ним католик с индульгенцьей
Стоит и ржёт как будто конь в пальто.
Не выдержало сердце гугенотье
Глумления над Верою Святой!
Восстал он на сынов Искариота -
Один - и вот лежит на мостовой.
Что ж, веселитесь, пасынки Ехидны,
Ликуйте, подмастерья Сатаны!
На камни сброшен, с черепом разбитым -
Убит, убит Гаспар наш Колиньи!
От простоты святой, бесхитростной молитвы,
От ратных подвигов на поле правой битвы -
Зачем на удочку политики попал?!
Зачем он руку дал католикам презренным -
Доверился словам произнесенным -
Он - кто Писание от корки и до корки прочитал?
Его убийца хладнокровно
Навел удар, не дуя в ус:
Пустое сердце бьется ровно,
В руках не дрогнул аркебуз.
Висит он, за ноги подвешен -
И на устах немало мух.
На небе дух его безгрешный!
К вратам Господним мчится дух!
О, вы! Известные ублюдки
Варфоломеевски прославленных отцов!
Разряженные словно проститутки,
Как стадо расфуфыренных скотов,
Тлетворной тучею жужжащие у трона,
Вы тщитесь истины святой не замечать -
Под сению Латинского Закона,
Господню Слову приказавшему молчать!
Но есть и Божий Суд, католики разврата!
Он справедлив, суров и скор.
Он недоступен звону злата -
Для ваших шей наточенный топор!
Господи! Что за полудурок это сочинял? Что за рифмоплёт-самоучка? Но Фельтон, подслушивавший всю эту галиматью за дверью, явно так не думал. Когда он вошёл, глаза его блестели от сдерживаемых слёз.
- Я вижу, вы прекрасно чувствуете себя, сударыня…
- Да, Фельтон, да! Благодарю вас! Я отлично выспалась, восстановила силы и в сердцем моём вновь загорелась искра любви к Господу!
Я скосила глаза на зеркало - ах, как я была хороша! Волосы распущены, глаза сияют - весёлая босоногая нимфа!
- Фельтон! Мой добрый брат! Давайте помолимся вместе! Если, конечно, это не противоречит вашим служебным обязанностям…
Он долго молчал, не отрывая от меня глаз. Наконец, произнёс:
- Служение Господу - вот единственная обязанность.
Я опустилась на колени - со скромным изяществом, без католических излишеств - и в ожидании воззрилась на Фельтона. Чуть поколебавшись, он стал на колени рядом. Образа и разные крестики нам, понятное дело, были не нужны. В этом отношении быть пуританкой довольно удобно. Может быть только - немножко скучновато. Я как-то привыкла к атмосфере искромётного веселья и непрерывного праздника, царящей в католических соборах. Ну и ладно. Мы веселиться не собираемся. Я скромно сложила руки на груди и бодро затараторила импровизированный винегрет из подслушанного на конюшне. Фельтон благочестиво молчал.
Я воодушевлённо "жгла глаголом" в течение нескольких минут, когда, с немалым удивлением, почувствовала у себя на талии лапы "доброго брата". На несколько секунд я просто растерялась, не зная, как на это реагировать. Нет - если бы мы с Фельтоном были католики - никакой проблемы бы не было. Мне известно, как должна себя вести добрая католичка, когда её домогается небезразличный ей добрый католик. Визжать, вырываться, колотить его по рукам - в общем, всячески демонстрировать, как ей интересно! Но что в подобной ситуации должна делать хорошая пуританка, я просто не представляла! Я растерялась, замолчала, замерла без движения, даже перестала дышать. И, как оказалось, попала в самое яблочко!
Примечания.
«Во градах ваших с улиц шумных...» - Переделка стихотворения Пушкина «Поэт и толпа» (1828).
«Екатерина – матерь Вельзевула...» – Имеются в виду Екатерина Медичи и Карл IX - организаторы «Варфоломеевской ночи» - массовой резни гугенотов католиками в Париже в ночь на 24 августа 1572 года.
«Вы жертвою пали в борьбе роковой...» - Переделка стихотворения Антона Архангельского (Амосова) «Вы жертвою пали…» (около 1880). На стихотворение была положена знаменитая революционная песня. Существует несколько вариантов текста, я опирался на этот.
«Опреснок вином запивая...» – В католическом таинстве причастия используются освящённые гостии (пресные печеньки) и красное вино, символизирующие Тело и Кровь Христовы соответственно.
«Но грозные буквы давно на стене…» – Строки из оригинального стихотворения Архангельского. Намёк на слова «мене текел фарес», волшебным образом появившиеся на стене во время пира вавилонского царя Валтасара за несколько часов до взятия города персидскими войсками в "Книге Пророка Даниила".
«Убили гугенота прямо в сердце!» - Переделка стихотворения Лермонтова «Смерть Поэта» (1836). В первых строках также обыгрывается песня «Запрещённых барабанщиков» «Убили негра» (1998).
Индульгенция – справка об отпущении грехов в католицизме :).
Гаспар де Колиньи (1519-1572) – один из вождей гугенотов во время религиозных войн во Франции, убит во время Варфоломеевской ночи.
“…в руках не дрогнул аркебуз.” – за два дня до гибели Колиньи был ранен в результате покушения.
“Висит он, за ноги подвешен...” – после смерти тело Колиньи было повешено вверх ногами на монфоконской виселице.
(продолжение следует) ->
