Работа в институте действительно имела ряд преимуществ. Однако временами мне бывало непросто оценить это по достоинству. Зарплата была ну очень смешная, уверенности в завтрашнем дне никакой, так как по существу все зависело от грантов, и люди, с которыми приходилось вместе работать, часто бывали, мягко говоря, чудаковаты. Но институт психологии Кинзи, расположенный как раз в самом центре кампуса колледжа Берклэй, был для меня мечтой в шоколаде в одном аспекте.

Вы знаете, я занимаюсь щекоткой. Странный предмет, чтобы посвятить ему себя, вы можете подумать. Тем не менее, я получаю 75 000 $ в год для проведения моих исследований. Большая часть этой суммы приходит из Национального Научного Фонда, но и немаленький процент выплачивается из Отдела Обороны Пентагона, факт, который одно время вызывал у меня жгучее любопытство. Из этой суммы оплачивалось все лабораторное оборудование, машинное время компьютеров, моя зарплата (болезненно незначительный процент), зарплата моей единственной лаборантки, подписка на всякие научные журналы и всякую подобную всячину, но большая часть шла прямиком на оплату добровольцев для исследований. И уж можете мне поверить, они отрабатывали свои деньги до последней копеечки!

Щекотка и реакция на нее очаровывала меня всю жизнь, (можете спросить у моей несчастной младшей сестры). Я хочу сказать, почему это люди вообще должны боятся щекотки? Какой цели это служит в деятельности мозга и как вообще объясняется великой теорией эволюции? Почему это вызывает именно смех, даже когда бывает неприятной? Почему не крик или плач (хотя вам не удастся избежать и этого, если щекотка затянется)? Эти вопросы я задавал себе еще с детства.

Трудно было найти во все мире кого-либо, кто боялся бы щекотки больше, чем моя маленькая сестренка. И я был безжалостен к ней. Мы с приятелями часто поджидали ее по дороге из школы, что стало чуть ли не традицией. Поэтому она всегда неслась домой ракетой, избегая всех темных закоулков и кустов, пока не добиралась до порога, где, наконец, переводила дух. Часто именно в такие моменты мы ее настигали, выпрыгнув из засады, и вцепившись, валили на землю. Сидя на ней верхом, я с удовольствием и не торопясь расстегивал ее блузку, и она начинала хохотать еще прежде чем я ее касался. Добраться до ее подмышек всегда было моей мечтой. Приятели держали ее руки над головой, крепко прижатыми к земле, пока я со злорадной ухмылкой на лице медленно подбирался, перебирая и скользя пальцами, все ближе и ближе к ее гладким, нежным и таким чувствительным подмышкам, от чего она впадала в полнейшую истерику. Даже повзрослев, она совсем не стала бояться щекотки сколько-нибудь меньше.

В институте мне платили за то, что я щекотал испытуемых. Мой бюджет, как я сказал, включал значительную сумму на оплату большого количества добровольцев. Обычно это были студенты ближайшего колледжа. Каждый день я давал объявление в газету кампуса:

Требуются добровольцы для
экспериментов в психологии
поведения, 75$ за сеанс
обращаться в институт Кинзи.

Такая сумма могла показаться привлекательной для небогатых студентов. Каждый день я получал несколько новых обращений и мог позволить себе выбирать по своему усмотрению. Обычно если заявление (или заявительница) выглядели многообещающе, я приглашал ее в кабинет для фотографии. Она снимала блузку, и я запечатлевал ее, попросив поднять руки за голову. Затем я подшивал анкету вместе с фото. Какое-то время спустя я звонил отобранным кандидатам, назначая время придти для эксперимента и получить деньги.

Но больше всего мне запомнилась одна из них. Однажды днем в дверь тихо постучались, и незнакомая миловидная девушка нерешительно заглянула в мой кабинет. Невысокая, но стройная, она, смущаясь, сказала, что видела объявление, но я уже не мог оторвать от нее свой взгляд. Прямые волосы до плеч обрамляли сказочно красивое лицо, сохранившее еще какую-то детскую нежность и наивность во взгляде бездонных карих глаз. Жестом я пригласил ее зайти, и под шелест юбки она грациозно процокала каблучками простеньких туфелек к столу, что бы положить свое заявление. Ее звали Маша, и было очевидно, что ей позарез нужны были деньги. Второкурсница колледжа, в свои 19 она была просто прекрасна! Мне стоило огромных трудов сохранять видимость деловой занятости, когда она застенчиво снимала платье в моем кабинете. Я попытался сосредоточится на ее анкете, пока она устраивалась на краешке стула. Я не хотел показывать излишнюю заинтересованность.
Она явно была смущена сидеть вот так в одном лифчике. Каштаново-рыжеватые волосы свободно струились на шелковистую гладкую кожу плеч, вспыхивая золотом по краям в проглянувшем лучике солнца, заставившем ее зажмуриться. Простенькая серебряная цепочка скромно поблескивала на ее шее, совершенству которой позавидовали бы античные скульпторы, и, струясь вниз, едва заметно двигались вместе с ее немного взволнованным дыханием, оживая искрами в солнечных лучах, словно заманивая взгляд к чарующей ложбинке между ее грудей. Но ее анкета выглядела не менее заманчиво. На вопрос, насколько она боится щекотки, Маша отметила наивысшей уровень, какой только был возможен. Свои подмышки, край ребер и ступни она отметила как сверхчувствительные.
Я отложил папку в сторону.
- Станьте, пожалуйста, вот здесь и я вас сфотографирую. - Я изобразил самую дружелюбную улыбку и прошел к другой стене, что бы подготовить фотокамеру и свет. Она стала перед стеной, скрестив руки на груди, пока я заряжал пленку.
- А теперь, пожалуйста, поднимите руки над головой, вот так, хорошо!
Ее сверхчувствительные подмышки смотрели прямо на меня. Гладкие и светлые, они заметно контрастировали с нежным загаром на ее груди и руках. Я невольно вообразил ее дремлющую на солнечном пляже, с руками, вот так же поднятыми над головой - они просто манили прикоснуться, и во мне возникла твердая решимость добраться до них.
- Вот так, спасибо. А теперь, если можно, разуйтесь, я сделаю последний снимок, и на сегодня все. - Голос прозвучал предательски хрипло, мне никак нельзя было показывать своей разбушевавшейся страсти.
Она села на стул, нагнувшись к застежкам туфелек, показывая ровную цепочку позвонков в ложбинке вдоль изящно изогнутой спины.
- Я только хотела спросить, - Снимая туфельку, она в недоумении приподняла на меня голову, от чего упавшие волосы закрыли половину ее лица. - Зачем вам снимок моих ног?
- Мне нужно будет на снимке разметить зоны чувствительности к щекотке.
- А ка-ка-ка-как вы это делаете?… - Маша внезапно замерла, так и не разув вторую ногу.
- Фото преобразуется в компьютерное изображение, затем на него накладывается разметка в виде сетки, на которой отмечаются все изменения в записи электрической активности мозга при прикосновениях к различным участкам ступни. - Продолжая говорить, я сел на стул рядом с ней и, осторожно подняв ее стройную босую ножку, положил на сиденье стула перед ней. Со сладостным замиранием я украдкой любовался ее изящной узкой ступней, на тыле которой на фоне загорелой кожи еле заметно выделялись светлые полоски от ремешков босоножек, восхищенно отметив, что ее ножка легко могла бы поместиться на моей ладони.
- Затем компьютер делает довольно сложный анализ спектра вашей электроэнцефалограммы вместе с другими показателями, выделяя важные элементы, и сравнивает полученный результат с данными других испытуемых. - Продолжая говорить, я сам снял туфельку с другой ее ноги и тоже положил на стул. Лодыжки ее были такие изящные, что их, казалось, можно целиком охватить пальцами, а ступни, со светлой и нежной кожей, с розовой полосой по внешнему краю, переходящей выше в загар, и аккуратными пальчиками выглядели такой неземной красотой, что казалось, что она всю жизнь ходила только по розовым лепесткам.
Маша продолжала сидеть, словно зачарованная.
- Вы будете щекотать мои ноги? - прошептала она, когда смысл предстоящего исследования наконец дошел до нее.
- Ну да, это и есть суть эксперимента. - Я приблизил объектив к ее ногам. - Так, снимаю, улыбнитесь! - щелкнула камера.
Она не двигалась еще несколько долгих мгновений, затем нерешительно опустила ноги на пол.
- Я о-о-очень извиняюсь, - Маша даже начала запинаться слегка от волнения. - Я не-не смогу выдержать этого. - Она торопливо встала, взяв свою одежду, сложенную на спинке стула. - Нет, я со-со-сожалею, но я не могу. - Она уже застегивала блузку дрожащими пальцами.
- Почему вы так думаете? - я едва не уронил папку.
Она быстро покрутила сначала одной ножкой, потом другой, что бы залезть в туфли, и присела на стул застегнуть их.
- М-м-мне очень жаль, что я отняла у вас время. - Она уже застегивала последний замочек. - Я совсем не-не-не могу выносить щекотку. - Она выпрямилась и встала. - Оставьте себе эти 75 долларов.
- 75? Они написали 75? Это опечатка, мы платим 175! - соображать приходилось очень быстро. - Сегодня же позвоню в газету, что бы они все исправили.
Маша замерла у самой двери. Было просто видно, как в ней началась внутренняя борьба. Упускать ее мне было никак нельзя.
- Только если вы хотите получить эти деньги, вам придется поторопиться. Мы уже заканчиваем эксперименты, а желающих получить такие деньги ни за что приходит достаточно.
- Я бы хотела подумать еще раз над этим, - сказала она тихо, нерешительно забирая со стола свою сумочку.
- Конечно подумайте, - я открыл для нее дверь. - Я позвоню вам в четверг, и мы обговорим удобное время. Всего хорошего!
Я закрыл за ней дверь, прислушиваясь, пока ее шаги не стихли в коридоре, затем шумно вздохнул и прижался спиной к двери, закрыв глаза. Колени дрожали, но, несмотря на слабость в ногах, я разобрал бумаги на столе и пошел проявлять пленку. Теперь только едва уловимый аромат ее духов в воздухе убеждал, что это был не сон.

Я дождался пятницы, прежде чем позвонить ей. Мне нужно было изображать незаинтересованность во всех деталях. Вообще-то в этих исследованиях количество добровольцев делились по полу строго поровну, но я всегда исхитрялся скинуть всю работу на мою молодую лаборантку, когда на пороге возникал подопытный организм мужского пола, и она никогда не возражала. Но какой звонкий, как колокольчик, хохот всегда стоял в лаборатории, когда я проводил работу с очередной девушкой!

Цель всей моей работы, состояла, однако, в попытке выяснить само происхождение щекотки, и, главным образом, выявить отличия между теми, кто этого боится сильно, и теми, кто совсем нет.
Существует много теорий, объясняющих этот феномен, но наиболее вероятной мне кажется та, что щекотка зародилась как рефлекс игры, как у котят или щенков. Этот рефлекс заставляет играющих детей, понарошку нападающих друг на друга, активно защищаться от безобидных атак, прикрывая такие наиболее ранимые места, как живот, бока или грудную клетку, где в дальнейшем когти хищника могли бы нанести смертельные раны. Смех "жертвы" в таком случае просто поощряет других продолжать свои атаки, показывая им, что это только игра.
Но доказать эту теорию казалось просто нереально. Можно только собрать некоторые доказательства в ее пользу. В самом начале моих исследований я буквально целыми днями записывал ЭЭГ играющих котят. Нелегкая это была работа, скажу вам, но, в конце концов, я умудрился записать пару часов вполне читаемых данных.
Немного легче было ответить на второй вопрос: почему одни боятся щекотки, в то время как другие - нет? Просто ли это вопрос темперамента или тут другие физиологические различия, которые можно зарегистрировать? Все мои исследования к этому времени подвели меня к убеждению, что определенный отдел головного мозга отвечает за высокую боязнь щекотки в детстве, и подавляет ее по мере взросления, или, в некоторых случаях, почему-то этого не делает. Если это действительно оказалось бы правдой, то это могло стать первым шагом к открытию метода влиять на активность этого центра, например, индуцируя в нем слабые токи, сразу превращая любого, даже не боящегося щекотки, в запредельно чувствительного к этому.

Так вот, позвонил я ей только в пятницу, что бы показать незаинтересованность, и старался разговаривать как можно более буднично. Это было совсем не легко. Мне редко попадались добровольцы с таким уровнем чувствительности, какой она указала, и это делало ее чрезвычайно важной для моего исследования. Я просто видел, как приборы регистрируют предсказанную мной частоту волн ЭЭГ над этой областью мозга, подтверждая мои догадки, но и этот резон меркнул перед тем, что она сама по себе была просто супер.
Маша сказала, что, поразмыслив, решилась участвовать в исследовании, правда в ее голосе звучало настоящее отчаянье. Мне казалось, что было слышно, как домовладельцы просто ломились в ее дверь, требуя оплаты счетов. Она согласилась прийти в понедельник, и я пожелал ей приятно провести выходные.

- Добрый день, Маша, заходите. - Я приветливо улыбнулся ей, пытаясь избавиться от оттенка сладострастного предвкушения в выражении лица. Она, однако, смотрела в пол, как-то неуверенно сжавшись на пороге. - Давайте я возьму вашу курточку.
Она нерешительно зашла, не размыкая рук, сжимающих сумочку. Сегодня она была в простой светлой футболке и стареньких джинсах, неспособных, однако, скрыть всю грацию ее стройной фигуры, с темными очками, поднятыми на макушку, дужки которых тонули в ее локонах.
- Я очень благодарен вам за согласие помочь в этом исследовании, вы очень нам поможете этим. Это исследование прошли уже целые толпы добровольцев, вам не следует так волноваться, это займет не так много времени.
Маша подняла глаза от пола и изобразила вымученную улыбку, затем, собрав всю волю в кулак, пошла за мной. Я открыл дверь в мою лабораторию и пригласил ее зайти первой. Она заглянула в полумрак и остановилась, разглядывая целую новогоднюю елку огоньков и светящихся шкал различных приборов, стоящих вдоль стен с тихим гулом и пощелкиванием. Я включил свет, и теперь ясно можно было разглядеть все оборудование комнаты. Тут был приличный компьютер с доступом к главному серверу института, куча медицинских приборов для снятия показаний ЭЭГ, ЭКГ, и много других аппаратов, загромождающих весь периметр комнаты.
В центре комнаты был специально оборудованный стол, и он с первого мгновения приковал взгляд ее широко раскрывшихся глаз. Блестя стальными частями, с ремешками для фиксации рук и ног, он просто гипнотизировал ее, заставив замереть на пороге.
Испугавшись, что она в последний момент даст задний ход, я быстро подошел к письменному столу, выдвинул ящик и вытащил конверт.
- Надеюсь, вы не возражаете против оплаты наличными?
Маша словно очнулась и первый раз за сегодня посмотрела на меня. Я протянул ей конверт, не вставая с места, и она сделала несколько робких шагов к столу. "Ну давай же, давай" - думал я все это время.
- Что мне надо делать? - спросила она наконец. Я облегченно улыбнулся. Битва была выиграна.
- Присядьте на минутку. Сначала подпишите контракт вот здесь и здесь. Мне пока надо откалибровать приборы.
Все приборы были уже настроены, но мне было необходимо, что бы она расслабилась немного. Изображая деятельность с аппаратурой, я перекинулся с Машей парой слов, затем беседа пошла живее. Мы болтали о колледже, погоде, фильмах, о чем угодно. Мне удалось разговорить ее о ней самой, ее учебе. Оказывается, она писала стихи и неплохо рисовала. Скоро Маша заметно повеселела и даже засмеялась пару раз. Момент настал.
- Вот так, все готово. Вы не могли бы теперь раздеться и снять обувь? - ее улыбка сразу погасла, глаза тревожно заметались. Я, с видом, нетерпящим возражений, повернулся к приборам у стены. Когда шорох за моей спиной прекратился, я обернулся. Маша зябко ежилась в углу, стоя на холодном полу.
- Теперь, пожалуйста, ложитесь на спину на стол. Мне не хочется, что бы все эти ремешки беспокоили вас, просто ваше резкое движение может отсоединить какой-нибудь датчик.
Какое то время Маша молча продолжала смотреть на этот стол, как зачарованная, невольно сжимая и разжимая пальцы, затем вздохнула и, осторожно ступая босиком по ершистому коврику, подошла к столу, села, потрогала его мягкую поверхность рукой, нерешительно огляделась, словно ища поддержки, еще раз вздохнула и, наконец, легла, устраиваясь поудобнее.

Я подошел к столу. Она следила за каждым движением испуганным взглядом, но пока ничего страшного не происходило - сначала надо было поставить все бесчисленные электроды. Я старался не оставлять ее наедине с тревожными мыслями, и опять втянул ее в разговор. Затем я не торопясь присоединил провода для кардиограммы, для чего потребовалось приподнять немного край ее лифчика, сквозь ткань которого явно проступали соски, с замиранием сердца на мгновение ощутив упругость ее груди. Все это время Маша смотрела в потолок, и даже, казалось, начала немного успокаиваться.
Когда с проводами было закончено, я осторожно взял одну, а потом другую ее руку и поднял их над ее головой. Она тревожно заерзала, пока я закреплял ремешки вокруг ее запястий и локтей. Теперь она уже не разговаривала, только начала дышать чаще и взволнованно. Затем настал черед ее коленей и лодыжек. Приподняв голову, Маша озабочено наблюдала за всеми движениями. Я осторожно взял одну ее ступню в свою руку, что бы передвинуть ее ножку чуть в сторону, с удовольствием отметив, что она действительно целиком помещается на моей ладони. Маша улыбнулась и откинулась на подушку, хотя не думаю, что она просто вспомнила что-то смешное.
- Я не думаю, что смогу пройти через это. - Неожиданно она нарушила молчание. Голос ее прозвучал каким-то потухшим и надтреснувшим.
- Все будет в порядке, вы удивитесь, как все быстро кончится. А сейчас подтянитесь немного вверх.
Она попыталась, но у нее не очень то получилось. Я помог ей подвинуться, а затем, насколько было возможно, натянул ремешки запястий повыше. Теперь все ее тело вытянулось как струна, кожа на груди и боках подтянулась, углубления подмышек стали более выражены.
- Так не больно?
Маша покрутила запястьями, затем безуспешно попробовала пошевелится, и, слабо улыбнувшись, заверила, что пока все вполне нормально.
Теперь настало время записать показания приборов в покое. Пока приборы вели запись, я, как мог, пытался ее успокоить, объясняя, что будет происходить дальше и как будут записываться показания приборов при воздействии на разные участки ее тела с различной интенсивностью.
- Если вы готовы, можно начинать.
Маша глотнула и молча кивнула в знак согласия.

Став рядом и поглядывая на мониторы, я легонько, едва касаясь пальцами, провел рукой по ее животу, отчего тот вздрогнул и сразу напрягся. Сделав еще несколько таких штрихов, с удовольствием ощущая рельеф, как оказалось, неплохо тренированных мышц, я глянул на ее личико. Скулы ее напряглись, сжатые губы побледнели, она в напряжении задерживала дыхание, пока ее животик вздрагивал от малейшего прикосновения. Несколько движений вокруг пупка - зажмурившись, она отвернулась в сторону, губы ее вытянулись, и Маша, наконец, не выдержала и прыснула коротким смешком. Начало было действительно многообещающим. Пальцы легко скользили по ее гадкой и такой шелковистой коже, чувствуя вздрагивания и трепет ее тела. Дыхание ее теперь прерывалось отрывистым звонким хохотом и резким вдохом в ответ на каждое прикосновение. Ее простенькие белые трусики были с боков не шире пальца и совсем не мешали доставать до самого низа живота и до складки у верха ее бедер. Здесь Маша уже захихикала безостановочно, дергая коленями и ерзая, и, насколько позволял хохот и сбившееся дыхание, начала умолять остановиться. Я глянул на приборы. Запись шла нормально.

Я дал ей передохнуть немного и затем положил руки ей на талию. Теперь мои пальцы заскользили, охватывая целиком весь ее бок, от пупка почти до спины, вверх и вниз, то едва касаясь, то тиская ее ребра. Словно ток прошел по ее напряженному телу, Маша выгнулась дугой, пытаясь увернуться, так что заскрипел стол, и сразу же неистово захохотала. Смех ее был очень мелодичный, с глубоким грудным оттеком, прерывающийся только на секунду судорожного вдоха, и неожиданно тихий. Было очевидно, что с первой же секунды ее разум и воля оказалась парализованными, просто погребенными под этими ощущениями. Не в силах не только произнести что-либо, но даже громко смеяться, Маша только мотала головой из стороны в сторону, то крепко зажмуривая глаза, то широко их открывая, не на секунду не переставая хохотать. Пупок ее метался, словно лодка на бушующих волнах, пока кончики моих пальцев скользили по ее неистово вздрагивающему животу и извивающейся талии. Прикосновения к ее теплой плоти у края ребер каждый раз заставляли Машу просто взвиться, она взвизгивала и заходилась уже каким-то хрипловатым хохотом, запрокидывая голову, выгибаясь и выворачиваясь с новой силой.
Я посмотрел на экраны. Все работало идеально, бесстрастно регистрируя все, что происходило в эти мгновения в ее голове. Маша не обманывала, среди всех испытуемых, побывавших здесь, ее чувствительность к щекотке была наивысшей. Я дал ей отдохнуть минутку-другую, пока переключал технику на следующую программу, заодно пытаясь ободрить ее, уверяя, что она прекрасно держится. За все эти несколько минут она не проронила ни слова, шумно дыша и всхлипывая, глядя в потолок. Пора была продолжать дальше.

Пара ее карих глаз испуганно следила за каждым движением, когда я подошел к ней ближе и, не спеша, провел пальцами вдоль одной ее руки от локтя вниз через подмышку почти до середины груди. Маша сразу же фыркнула, наморщив носик, и не в силах выдержать повторяющихся движений, снова захохотала. Оказалось достаточным просто погладить ее подмышки, едва касаясь шелковистой кожи, еще несколько раз, что бы она забилась, как в истерике. Я дал ей глотнуть воздух. Теперь она с ужасом смотрела на приближающиеся пальцы, и начала хихикать прежде, чем я коснулся ее кожи. Это было важной частью эксперимента. Некоторых можно щекотать, фактически не касаясь, когда сама угроза прикосновения заставляет их впадать в неистовство. Мне было важно узнать, отличаются ли при этом параметры электрической активности мозга от таковых при реальных прикосновениях.
Я снова приблизил пальцы к ее подмышкам, и Маша опять завертелась и захихикала. Для меня было необходимо узнать, как долго это этот ее рефлекс не истощиться, но она каждый раз продолжала реагировать на одно только приближение моей руки, и хохот ее, сквозь который были еле различимы ее мольбы о пощаде, ничуть не ослабевал. Это было невероятно, но реакция ее на возможные прикосновения и не думала уменьшаться.
Пора была переходить к изучению более сильных воздействий. Не дав ей опомниться, я зарылся в ее подмышки всеми пальцами сразу. Маша просто задохнулась, все тело ее задергалось как в конвульсиях, но скоро она обмякала, только продолжая покачиваться из стороны в сторону. Хохот ее теперь походил скорее на стон, из зажмуренных влажных глаз заструились слезы, она ловила воздух широко открытым ртом, запрокинув голову так, что целиком была видна ее изящная шея. Скоро лицо ее заметно покраснело, а дыхание стало совсем прерывистым. Убедившись, что этого времени хватило для необходимой записи, я оставил ее в покое.

Пока Маша, тяжело дыша, приходила в себя, я успел мельком проглядеть первые результаты. Все было в точности так, как я предугадал, и рождающееся в моих руках открытие просто окрылило меня. Этот опыт действительно должен был стать самым важным во всей работе.

Я решил ковать железо пока горячо, и, пока она не до конца опомнилась, сразу перешел к следующей части. Стол мог сгибаться в шарнирах и поворачиваться. Я склонил, насколько позволила гибкость ее тела, концы стола, удерживающие ее руки и ноги, и выдвинул вверх участок под ее грудной клеткой. Теперь все ее тело прогнулось грудью вперед так, что все ребра стали отчетливо видны. Затем я повернул теперь уже весь стол целиком, так что голова ее поднялась почти вровень с моей, а ноги оказались у пола. Маша еще не отдышалась после первого испытания настолько, что бы отчетливо говорить, а взгляд отрешенно блуждал. Я подошел, перешагнул нижний конец стола, приблизился к ней настолько, что фактически прижался к ее бедрам, которые оказались у меня между ног, и положил руки ей на торс чуть повыше талии. Теперь, когда она была так близко, я чувствовал ее дыхание и легкий аромат ее разгоряченного тела. Оказавшись с ней лицом к лицу, я еще раз отметил, что Маша была прекраснейшей из всех, кого я видел, и хотя она еще не могла отдышаться после первого испытания, я невольно залюбовался ее личиком. Мне хотелось растянуть удовольствие от ощущения ее тепла и упругости стройной талии под руками, я мог чувствовать, как она дышит и еще какой-то внутренний трепет ее плоти; но пора было переходить к делу. Маша уже дышала совсем ровно, с некоторым удивлением оглядывая свое новое положение. Мне не хотелось, что бы она начала что-либо расспрашивать, поэтому я спросил первый:
- У вас замечательная выносливость и хорошо тренированные для девушки мышцы. Вы сказали, что занимаетесь спортом?
- Да, - Маша еле заметно улыбнулась, но теперь уже обычной улыбкой. - Мне нравиться плавать и еще я занимаюсь аэробикой. - Она пока не замечала некой двусмысленности таких разговоров с моими руками на ее обнаженной талии, невинно глядя прямо в глаза. Маша перевела дыхание, голос ее стал звонче. - А вообще тренер сказал мне однажды, что я могу про…
Тут Маша взвизгнула, и, извиваясь всем телом, залилась звонким хохотом, когда мой палец задвигался у нее под ребрышками - если она может говорить, значит, она достаточно отдохнула для продолжения эксперимента.

Теперь я мог неотрывно любоваться, как она хохочет. Миловидное личико Маши становилось от этого еще прекраснее, а в глазах отражались все бессильные попытки ее воли и разума не потонуть во всесокрушающем потоке ощущений, которому она совсем не могла противостоять. Я специально ограничивался несильными прикосновениями, давая ей возможность переводить дыхание и хоть как-то контролировать свое сознание. Маша то нагибала голову настолько, что передо мной ниспадал водопад ее волос, то запрокидывала ее в вихре каштановых локонов в неистовом хохоте, который затем звучал как журчащий ручеек. Влажные губы, бессильные вымолвить хоть слово, то смыкались на мгновение, то, когда Маша судорожно вдыхала и надолго заходилась хохотом, обнажали безупречную эмаль ее ровных зубов.
Какими бы прекрасными не были эти мгновения, но настало время заканчивать. Она уже заметно подустала, а я еще не исследовал ее реакцию на сильные раздражители. Взявшись посильнее обеими руками за ее бока, я ритмично начал сжимать ее ребра между большими и указательными пальцами. Маша просто задохнулась, уже не хохоча, а беззвучно хватая ртом воздух. Совсем не в состоянии двигаться, она только неистово выворачивалась талией, издавая звуки, похожие на отрывистый стон.
Однако такое неудобное выгнутое положение совсем не давало ей возможности нормально дышать, и очень скоро стало очевидным, что пора остановиться. Приборы показывали, что этого времени вполне хватило на полноценную запись, и я отступил от нее на шаг. Голова ее безвольно повисла, растрепавшиеся волосы скрывали половину лица, а по раскрасневшимся щекам стекали слезы. Она только тяжело дышала, не шевелясь, и даже не открыла глаза, когда стол возвращался в обычное положение.

Теперь Маша заслужила долгий отдых. Дыхание ее постепенно становилось ровнее, лицо принимало здоровый цвет, и глаза смотрели осмысленно, хотя тело все еще вздрагивало, как от рыданий. Я осторожно поправил ей волосы, убрав их с лица, промокнул взмокший лоб салфеткой и стер слезы с ее щек. Увидев, что она смотрит по сторонам и дышит почти ровно, я предложил стакан воды с соломинкой, но она отказалась, прошептав что-то одними губами. Все-таки она еще не была готова для продолжения, и я занялся аппаратурой.
- Я могу идти?- спросила Маша наконец у меня за спиной тихим, но уже внятным голосом. Я обернулся. Она смотрела на меня, приподняв голову, озабоченно покручивая запястьями и пытаясь пошевелить ногами. - Уже все? Это было так ужасно, я думала, я умру.
Я подошел ближе, от чего она сразу как-то сжалась, то поглядывая на меня, то пытаясь искоса взглянуть на ремешки, удерживающие руки. Я глянул на мониторы: пульс и давление у нее были в порядке.
- Вы уже отдохнули? Пока вы хорошо все переносите. Если вы не против, но надо продолжить.
- Что вы еще хотите со мной сделать?- Маша нашла в себе силы приподнять голову, насколько было возможно. - Отпустите меня, я не могу больше, я отказываюсь продолжать, слышите?
- В контракте, что вы подписали, сказано, что опыт не может прерваться по вашему желанию. - Холодно сказал я. - К тому же, мы уже почти закончили, остались исследовать еще только несколько зон. Если вы достаточно отдохнули, то давайте начнем прямо сейчас.
- Ка-ка-каких это зон? - Маша снова начала заметно заикаться, и пара широко открытых испуганных глаз уставились на меня.
- Остались еще неисследованными ступни ваших ног, ну и …
- Нет! - неожиданно вскрикнула она, не дав мне договорить. - Только не это, хватит, пожалуйста, отпустите меня, я этого не выдержу!
Прервать все в момент, когда на пороге маячило великое открытие, а ее изящные, загорелые ножки так и манили, было просто невозможно. Я молча подошел к ее ногам и взял одну отчаянно вертящуюся ступню в свою ладонь.
- Слышите вы, я передумала, все, отпустите меня сейчас же! - в ее неожиданно окрепшем голосе слышалась уже бессильная ярость, пока Маша изо всех сил пыталась высвободится из своих пут, так что стол просто дрожал. - Нет, только не это, только не это, я не этого вынесу! Освободите меня немедленно, я умоляю, слышите, я переду…

Одного штриха пальцем оказалось достаточно, что бы слова ее потонули в истерическом хохоте. Ее ножки извивались в моих руках, а колени дергались так, что ремни, казалось, могут не выдержать, пока мои пальцы скользили от ее аккуратных пальчиков по нежной коже свода стопы к узкой пятке и обратно. Да, Маша не зря так страшилась этого. Малейшее прикосновение к ее ступням приводило ее больше чем в истерику, она просто лишалась чувств от этого. Я принялся за ее ножки, не давая ей ни секунды перевести дух. Было достаточно совсем несильных прикосновений, что бы держать ее в полном неистовстве, а движения ногтей по своду стопы, заставляли Машу просто заходиться в уже запредельном хохоте. Ее смех звенел в самом воздухе комнаты, то затихая, переходя почти в стон, то взлетая на октаву выше к истерическим ноткам. Очень скоро она обессилила, ножки уже не вертелись так неистово. Теперь, когда Маша оказалась просто парализована безостановочным шквалом запредельных ощущений, у нее не было сил поджимать пальчики ног, и, наконец, стало возможным добраться в такое чувствительное место под ними. Теперь можно было не торопясь изучить ее реакцию на прикосновения по всей поверхности ее подошв. Маша уже еле дышала, издавая что-то среднее между хрипом и хохотом, только судорожно постанывая от новых прикосновений. Когда каждый сантиметр ее ножек был многократно изучен не только пальцами, но и острым кончиком закончившейся ручки, я, наконец, оставил ее в покое и выпрямился. Только теперь я заметил, что вся гладкая и загорелая кожа стройной девушки блестела от пота, который собирался крупными каплями на груди и на раскрасневшемся лице, наполовину скрытым разметавшимися волосами. Маша все еще продолжала стонать и бессознательно похохатывать, словно не замечая, что все уже кончилось.

Ей потребовалось не пять и не десять минут, прежде чем она сама смогла сесть. Она была так слаба, что ей пришлось еще долго приходить в себя, прежде чем она смогла пойти домой. Я даже начал волноваться, не скажется ли это нервное потрясение на ее здоровье, но, к счастью, все обошлось благополучно.

Данные, полученные в тот день такой ценой с ее стороны, оказались решающими во всей моей работе, позволив не только совершить научный прорыв и подтвердить теорию, но и перейти работать в гораздо лучшее место - в Пентагон.

Теперь у меня там солидный отдел, с целой шеренгой знакомо оборудованных столов в лаборатории, и сейчас там группа испытуемых из женщин-офицеров разведки. Пентагон рассматривает возможность использования щекотки как потенциально перспективной техники допроса, и секретные службы должны быть готовы принять это на вооружение, равно как изучать и найти способ противостоять этому. Все девушки сегодняшней группы отобраны как наименее чувствительные к щекотке, но теперь все оборудование дополнено моим новым изобретением - индуктором, повышающим до максимума боязнь щекотки. Так что теперь, когда через пару минут мои пальцы коснуться ножек этих девушек и дотронуться до их ребер, пред ними откроется новый небывалый мир неизведанных ранее ощущений.
А теперь, извините, мне пора идти - работа превыше всего.